Осколки

Идти пришлось довольно долго. Наконец, Ефипп отворил последнюю дверь. Антенор, сам своим мыслям усмехаясь, ожидал, что придут они в итоге в тёмный затхлый подвал. Однако за дверьми оказалось просторное помещение, даже не комната, а открытая терраса, выходящая на гавань. На краю её теснились пузатые горшки с финиковыми пальмами, точь-в-точь, как у Менесфея Доброго.

Посреди террасы стоял большой круглый стол, на столешнице которого была искусно вырезана карта Гекатея с новооткрытиями Неарха и Онесикрита. Например, возле Индии был нарисован остров Тапробана[72] и вообще вся азиатская часть сильнее вытягивалась к краю стола, тогда как остальные части Ойкумены Океан омывал довольно равномерно.

За столом сидели два человека. Третий стоял у края террасы и смотрел на море. Когда прибывшие вошли внутрь, он обернулся и сказал:

— Радуйся, Антенор. Рад тебя снова видеть спустя столько лет. Ты изменился. Видать эти годы оказались непростыми.

«Да и ты не помолодел», — подумал Антенор.

Прежде Птолемей брил бороду, соблюдал обычай, заведённый Александром. Теперь же отпустил её. На щеках уже пробивалась седина, хотя ещё немного. Иные в пятьдесят два года уже совсем седые.

— Радуйся и ты, достойный сын Лага, — ответил бывший конюх.

— Мне сообщили, что охранитель моей супруги (при этих словах Менкаура поморщился) желает сообщить нечто, государственной важности, но не сказали, что с ним будешь ты. Не означает ли это, что именно твои слова желает пересказать Менкаура?

Хранитель дёрнул уголком рта.

— Ты как всегда проницателен, — сказал Антенор, отметив про себя, что Птолемей совсем не удивился ему, хотя выходило так, будто Ефипп имя гостя не назвал.

Птолемей улыбнулся, подошёл к столу.

— Ты знаешь этих людей?

Антенор кивнул.

— Как не знать.

Первый — муж лет сорока пяти, очень похожий на Птолемея лицом. Такой же высокий лоб, умные внимательные глаза. Залысина больше, да бритву любит. Менелай, сын Лага. Младший брат.

Второй — ровесник Менелая. Тяжёлый подбородок, тяжёлый взгляд, прямой нос с горбинкой. Муж сидел на резном клисме, выдвинувшись из-за стола. Хитон его чуть задрался, обнажив бедро, на котором виднелось крупное родимое пятно в форме якоря. Селевк, сын Антиоха. Бывший сатрап Вавилонии, бежавший от Циклопа.

— Ты готов говорить в их присутствии?

Антенор кивнул.

— Итак, Ефипп доложил, что дело важное и тайное, — сказал Птолемей, — мы слушаем вас. Кто будет говорить?

Антенор повернулся к Менкауре.

— Я мог бы вообще здесь не стоять. Все долги отдал ещё в Мемфисе.

— Но кое о чём умолчал, — оскалился египтянин.

— Да-а? — удивлённо улыбнулся Антенор, — о чём же?

Менкаура не ответил, чуть поклонился Птолемею.

— Я расскажу по порядку, сатрап.

Он начал говорить. Иногда встревал Антенор, добавлял деталей. Почти сразу лица сидевших вытянулись от удивления, а Менелай даже привстал. Птолемей тоже не остался невозмутим, хотя своим лицом он владел лучше младшего брата.

— Ах ты, кардиец, хитрая лиса! — хлопнул по столу рукой Селевк, — а ведь ходили слухи, будто они с Гефестионом уговорили царя написать завещание тогда, после того штурма города маллов, где Александр едва не отправился к Харону.

— Об этом знали всего трое, не считая царя, — поморщился Птолемей, — и тебя среди них не было. Кто тебе эти слухи донёс?

— Неважно, — махнул рукой Селевк, — иных уж нет. Так завещание было?

— Было, — подтвердил Птолемей, — составленное в присутствии бредившего тяжелораненого. И перстень с печатью он приложил, не совсем сознавая, что делает.

— Составлено в пользу Геракла? — уточнил Менелай.

— В пользу мальчишки, — ответил сатрап.

Антенор посмотрел на него, прищурившись.

— Эпитропом[73] должен был стать Гефестион. Завещание хранилось у него, — продолжил Птолемей, — когда он умер, завещание пропало. Мы с кардийцем всё перетряхнули, не нашли.

— Значит, ещё кто-то знает? — спросил Селевк.

— Может и знает, — сказал Птолемей, — а может Гефестион его уничтожил сам, когда царь поправился.

— Как-то это нелогично, — заметил Менелай и подозрительно покосился на брата.

— Чего ты на меня так смотришь? Нет завещания. Нигде не всплыло за все эти годы. Сгинуло оно, да и слава богам.

Антенор перевёл взгляд на Менкауру. Египтянин смотрел на Лагида исподлобья.

— Ладно, — сказал Менелай и откинулся на спинку клисма, — оставим пока это.

Он посмотрел на Антенора.

— Значит, Геракл жив, и ты его спрятал в Карии?

— Да, — ответил бывший конюх, — он живёт в одном из проастейонов[74] царицы Ады.

— Ады? — переспросил Менелай.

— Да. Она завещала царю Карию, назвала его своим сыном…

— Мы это помним, — перебил Селевк, — что это за проастейон?

— Это охотничий домик её брата, и первого мужа, царя Идриея.

— Домик? — заломил бровь Селевк.

— Ну, дом. Он, как маленькая крепость в горах. В двух днях пути от Алинды. Далеко от посторонних глаз и ушей. Я могу показать.

— А ты мог бы показать? — с усмешкой повернулся Птолемей к Менкауре, — кстати, какой твой тут интерес?

— Сопровождаю Антенора, — процедил Менкаура, — чтобы не заблудился в Та-Кемт. Вдруг не в ту сторону пойдёт.

— Это понятно. А зачем?