Осколки

Температура продолжала падать в течение всей ночи, и к одиннадцати часам утра вступили в силу ранние зимние заморозки. Для своего второго визита в хартфордский дом я надел угольно-черный костюм, серую рубашку и галстук. Теперь уже моросил сильный дождь, и в доме с таким количеством окон, как у этого — на каждом стекле были толстые корки льда, — меня охватило легкое чувство клаустрофобии, как будто я находился в подводной лодке. Без вечеринки особняк выглядел мрачным и заброшенным. Волны разбивались о берег, и звук этот хорошо разносился по всей округе.

Словно магнит, двери внутреннего дворика постоянно притягивали к себе внимание, но смотреть было не на что: разбитую мебель из дворика убрали.

Джордан встретилась со мной взглядом. Она была не просто напугана, а пребывала в сущем ужасе, и я, конечно, мог понять почему. На моем бюро все еще стоит фотография, сделанная примерно в тысяча девятьсот тридцатом году, на которой моя бабушка смотрит в камеру с очень застенчивой улыбкой — к тому времени у нее почти не осталось зубов, — а по бокам от нее стоят мои мать и тетя, которым было тогда, наверное, шесть и пять лет. Бабушка — женщина невысокого роста, но не коренастая и не хрупкая; все в ее внешности говорит о пережитых трудностях, но не напрашивается на жалость. Она слегка сутулится из-за того, что по шестнадцать часов в день сидит за швейной машинкой, но ее руки все еще достаточно сильны, чтобы таскать глыбы льда с улицы через четыре этажа в морозилку. Мать и тетя уже тогда, на том древнем снимке, потихоньку проявляют те же черты — скупые не по-детски улыбки предупреждают, что они станут женщинами, которые смогут тяжело трудиться, родить много детей, вести домашнее хозяйство и выживать, но так и не научатся хорошо готовить, потому что с младых ногтей им ясно дали понять — все полезно, что в рот пролезло.

Так вот, у Лоуэлла Хартфорда был почти такой же вид, как у моей бабушки, — будто он разыграл все сданные ему плохие карты и обратил их в свою пользу. Ростом он был всего пять футов пять дюймов и весил сто пятьдесят фунтов; чистейшим образом выбрит, но с намеком на густую иссиня-черную бороду.

Его брови выгибались сатанинской дугой, прямо как у Джека Николсона.

Даже с закрытыми глазами, сидя в своем кожаном кресле в кабинете, он казался до одури представительным и внимательным ко всему происходящему. Его лицо обветрилось под египетским солнцем, как у фараона. Его жена Сара сидела на диване рядом с Джордан, одной рукой приобнимая дочь и нервно похлопывая ее по плечу. Никто не плакал, никто не старался изо всех сил утешить ближнего. Все молчали. Миссис Хартфорд выглядела так, словно приняла тройную дозу валиума.

На еще одном диване, аккурат напротив Хартфорда, сидел Фрэнсис Мичем, адвокат и друг семьи, державший стакан разбавленного виски так крепко, что побелели невероятно волосатые костяшки пальцев. Он продолжал смотреть на меня спокойно, пристально, и я знал, что моя фамилия ему точно знакома. Адвокат, выцарапавший у правосудия свободу для моего отца, был знаменит в среде собратьев; мало кто так наглядно демонстрировал американскому обществу, на что способны лазейки в законах.

Как и в случае с Ричи Саттером, тот факт, что Мичем знал, как меня зовут, давал ему некоторую власть надо мной.

— В этом нет никакого смысла, — сказала Сара Хартфорд, похлопывая Джордан по плечу. Ее бледная рука ходила вверх-вниз, как крыло голубя. Горе переполняло комнату, будучи почти ощутимым. — Я никак не могу понять… в этом нет никакого смысла. Вообще никакого. У нее было все. Что могло случиться? — Не останавливаясь, чтобы перевести дух, она продолжила: — Кто-нибудь хочет кофе? Или выпить? Бутерброд? Ты, должно быть, проголодался, Лоуэлл. Такая ужасная еда в самолете для первого класса, ты почти ничего не съел.

— Все будет хорошо, мам, — отстраненно протянула Джордан.

Фрэнсис Мичем был толстым парнем с ужасным париком и волосками в ноздрях длиннее, чем у клятого бигфута. У него был один из тех странно модулирующих голосов, которые разбрасываются каденциями. Его улыбка казалась слишком широкой, и он смотрел на себя сверху вниз почти так же пристально, как на меня, стряхивая ворсинки со своего пиджака, играя ремешком от часов и разглаживая штанины каждые несколько минут. Судя по всему, в прикосновениях к своему телу он испытывал некую странную потребность. В моих глазах он был главным кандидатом на пополнение рядов «толстых Эрни». И еще мне жутко досаждал запах его лосьона после бритья — жеманный, почти что женский аромат.

Мичем облизнул широкие губы и одарил миссис Хартфорд покровительственной улыбкой, на которую она ответила тем же.

— Никто не мог заподозрить, Сара, — сказал он. — Я часто навещал ее, пока тебя не было в Штатах, и все же никто не мог предположить, что наша Сьюзен будет мечтать о том, чтобы покончить с собой.

Рука Сары Хартфорд заходила вверх-вниз быстрее.

— Но если бы мы были здесь… тогда…