Осколки безумной вечности

Ниагарский водопад в тот раз Элис так и не увидела, зато насладилась видом Атлантического океана – пугающе тёмно-серого, накатывающего гремящими волнами на песчаный берег Лонг Айленда. Она подошла близко к кромке вдруг замершего океана, не расслышала в порывах ветра окрик Арттери, а через секунду волна стремительно начала накатывать на неестественно светлый песок. Элис оказалась в руках человека-медведя. Двумя шагами он преодолел расстояние от волны, попавшей ему на ноги, хлестанув по джинсам.

– Прости, – пролепетала Элис, чувствуя себя неуверенно в мужских объятиях.

Что говорить, до этого момента её мог крепко обнимать папа, иногда Пол, а как мужчина – лишь Саша. Объятия Арттери можно было бы назвать дружескими, ничего лишнего не произошло, когда он прижал к себе девичье тело в зимней одежде. Однако, женским чутьём, вдруг обострившимся, Элис поняла – человек-медведь мужчина. Мужчина, заинтересованный в ней.

Стоило тогда дать понять, что никакого продолжения не последует – Арттери отступил бы, но Элис словно наблюдала со стороны за происходящим. Будто это не она идёт за руку с мужчиной по стремительно темнеющему пляжу. Не она позволяет закутать себя в широкий мужской шарф. Не она смеётся, фыркает, как кошка, когда мелкие-мелкие брызги волн попадают на лицо и кисти рук. И абсолютно точно не она ходит по искрящемуся предрождественскому Манхеттену, открыв рот, как девочка Алиса, попавшая в страну чудес.

Увидела Элис знаменитую статую Свободы и тот самый Бруклинский мост, как и миллиарды огней на ночных, оживлённых, будто в разгар выходного дня, улицах Нью-Йорка. С высоты полёта вертолёта. Именно там, на борту, она вдруг поняла, насколько этот мир, мир Александра Хокканена и Марьяны, далёк от её мира. Вдруг показалось, что она отпустила ситуацию. Быстро, почти мгновенно. Оборвала донельзя натянутую нить, услышав жалкий «бзинь» и звенящую тишину потом. Тогда она в это поверила всем существом.

Арттери проводил Элис в гостиницу, не предприняв попытку заинтересовать в совместной ночи, несмотря на то что напряжение, порой возникающее во внезапных, почти театральных паузах, кричало о желании, вожделении мужчины. У стеклянных дверей он остановился, улыбнулся, Элис разглядела – даже в декабре на его лице видны веснушки.

– Ты выросла, Элли? – тихо спросил он. Элис нахмурилась, слишком много болезненных воспоминаний скрывалось за этой фразой.

С усилием отогнала от себя гнетущие мысли о Саше, Марьяне, вечере в «Расси», о мужской фигуре за стеклом балкона. О музыке, в отчаянии льющейся на неспешный бег Невы и бело-золотые купола Смольного собора. Обо всём, что осталось в прошлом. Элис Эмон тогда шёл двадцать первый год, организм всеми силами отрицал несчастье, сердце отказывалось погибать под спудом невыносимой боли от первой любви. Ведь бывает вторая любовь, третья, последняя.

– Да, – выдавила она из себя, сразу ощутив тепло неспешного поцелуя.

Элис словно смотрела со стороны, и происходящее понравилось ей. Понравился мужчина, бережно придерживающий худенькую девушку в съехавшей набок шапке. Понравился вкус, запах, тепло, не настойчивость губ. Понравился неглубокий, нежаркий и не отдававший отчаянием поцелуй, без привкуса несчастья на губах.

– Я найду тебя, Элли, – сказал Арттери на прощание.

– Между нами целый океан, – с грустью напомнила она.

– Всего лишь океан.

Глава 39

Арттери хотел прилететь к Элис на новый год, который она праздновала в кругу семьи, рядом с мамой, папой, неугомонным Сёмкой, всё-таки занимающимся в спортивной секции по плаванию, и бабушкой. Всего лишь океан продемонстрировал, что не стоит списывать его со счетов – из-за циклона отменили полёты, аэропорт Нью-Йорка был закрыт на три долгих дня. Пересекать Атлантику на оставшиеся сутки каникул не было смысла.

Тогда Элис встала из-за праздничного стола почти сразу после боя курантов, сославшись на усталость, отправилась к себе. Ночью читала, перечитывала, лелеяла стихи volitare, волшебным образом они успокаивали разрывающееся от отчаяния сердце. Сбрасывала звонки Саши, удаляла, не читая, сообщения. Поминутно ругала себя, то за слабость, проявленную в Колумбийском университете – ответ с отчаянной жадностью на поцелуй мужчины, которого любила всем сердцем, – то за собственный побег и сброшенные вызовы.

Элис шёл двадцать первый год, она понимала – глупо убегать от проблем, необходимо разговаривать. Словами, через рот. Понимала. Но часто ли люди поступают так, как следовало бы поступать? Они следуют за порывами сердца, души, отчаяния или за желаниями тела. Сердце Элис Эмон было разбито на миллиарды режущих осколков, врезающихся в сосуды, вены, артерии, превращающие кровь в пронзительное несчастье, а боль – в музыку.