Осколки безумной вечности

Когда всё началось? Элис не могла ответить точно. Скорее всего в тот день, когда она ехала с папой в машине, обнимая на заднем сидении только что выписанного из стационара Сёмку. Похудевший, с заострившимися чертами лица, впавшими глазами, он молча смотрел в окно и время от времени нервно вздрагивал.

– Сём, всё будет отлично! – пыталась уговорить его Элис. – Хочешь, поедем в Эдинбург? Пол там апартаменты снял. Представляешь, с видом на Эдинбургский замок!

– А что?! – отозвался с водительского места папа. – Отличная идея. Давайте все вместе рванём?!

– Давайте! – с излишним энтузиазмом и восторгом ответила мама, захлопав в ладоши.

Сёмка продолжил молчать. Элис отлично его понимала, чувствовала каждой частичкой души его потерянность, опустошённость, неумение двигаться дальше.

Что бы делала она, в одночасье отними у неё музыку? Сегодня есть цель в жизни, сама жизнь, а завтра – нет. Вырви из рук скрипку, запрети играть – и Элис попросту не станет. Обернётся пеной морской, как Русалочка из сказки Андерсена.

В гнетущем молчании Алиса зачем-то начала листать выписки из больницы, не особенно вчитываясь. Она мало понимала в медицине, знания её были поверхностны, на уровне обывателя: сердце слева, печень справа, желудок по центру – вот и весь багаж. За небольшую строчку взгляд зацепился машинально, кольнув подсознанием в подреберье, не оставляя следа. Стандартный перечень обследований, включая группу крови пациента. Стандартный перечень обследований, включая группу крови пациента..

Ничего не значащая информация, которая вылетела из головы до того, как была прочитана. Больше занимало состояние Сёмки, творящийся вокруг Щербаковых хаос, летящие со скоростью шальных пуль обвинения в наркомании самой Элис, и вдруг вернувшееся присутствие Саши в её жизни.

Глава 48

Через пару суток бабушке стало нехорошо. В разгар светового дня, за обедом, когда все, включая домработницу Тамару, старательно делали вид, что ничего особенного в доме Щербаковых не происходит, жизнь идёт своим чередом, бежит, невзирая на выкрики журналистов и разбирательства с полицией главы семейства. Анна покачнулась, прижала ладонь к груди, сказав, что чувствует «незначительную боль», хотя по бледности лица можно было догадаться – боль вовсе не незначительная.

Естественно, у каждого члена семьи был полис добровольного медицинского страхования, конечно же, в самой лучшей компании на рынке, оплачивающей помощь в лучших лечебных заведениях страны. Вот только никакой полис не гарантирует, что человеку хватит самого важного ресурса – времени.

Именно времени не хватило Анне Эмон. Карета скорой помощи неслась, прорываясь сквозь плотный поток трассы Скандинавия, когда по обыкновению строгая, с безупречно убранными волосами и неизменной брошью у ворота шёлковой блузы, Анна прошептала дочери на полувдохе:

– Сыграй.

– Мама… – откликнулась та, шаря взглядом по лицу умирающей матери, мужу, детям, слепяще светлым обоям, футляру скрипки на низкой тумбе у софы с резными ножками, на которой лежала Анна.

Потом протянула руку к футляру, достала скрипку, обхватила трясущимися пальцами гриф, опустила голову на подбородник и заиграла Венявского «Концерт для скрипки № 2» – произведение, которое изучают лишь в высших учебных заведениях. Играла неровно, постоянно сбиваясь, выразительные переходы сменялись несмелыми импровизациями – то пассажами стаккато, то фигурациями.

Играла! Играла, сжав губы в белёсую линию. Играла, зажмурив глаза. Играла без партитуры. Играла!

Играла до тех пор, пока рука Анны Эмон не повисла в неестественном положении, а дом не прорезал нечеловеческий крик Алисы. Приехавшие медики констатировали то, что стало ясно всем в то же мгновение, когда душа Анны покинула тело – смерть.

Были помпезные похороны, знакомые, малознакомые и вообще чужие люди, выражающие соболезнования. Череда лиц, речей, пустых вопросов, бессмысленных ответов. Где-то за краем сознания, за обрывками периферического зрения Элис видела, как мама разговаривает с Артуром и Марией Бридель, а отец отводит её в сторону, как от источника опасной инфекции.

Позднее Элис задавалась вопросом, почему тогда всё происходившее на её же глазах не сложилось в ровную композицию, словно разлеталось рваными, мятыми листами, исчерченными кривым, нечитаемым почерком. Скорее всего, происходившего было слишком много для её психики. Она не успевала справляться, разум отказывался перерабатывать информацию, сердце предпочло покрыться настом, душа будто впала в спячку.

Когда пронёсся информационный вихрь, на следующий день после похорон бабушки, заставивший Элис рефлекторно сжиматься, в полутёмную комнату дочери – лишь отсвет уличных фонариков на дачном ухоженном газоне у клумбы полузавядших астр пробирался в помещение, – зашёл папа и непривычно долго мялся на пороге, явно подбирая слова.

Уже тогда, не понимая разумом, она всем существом стремилась отторгнуть будущую информацию, вырвать с корнем из памяти, стереть в порошок и развеять на студёном ветру осеннего Карельского перешейка.