Осколки льда

Зациклилась. Прятала тетради в подушку, подолгу молчала, погруженная в мысли. Мама чувствовала. Один её звонок, и меня переведут в другой корпус. Там спокойнее и безопаснее, но нет ЕГО. Пациента палаты номер шесть.

***

Я подолгу гляжу в окно. Там, за тоннами бетона и арматуры хомо сапиенсы вхолостую тратят жизни-плацебо. Мироточат реками пота, не узнав цену реальности. Если напрячься и поляризовать радужкой солнечные лучи, можно узреть мельчайшие частицы света – кванты. Притянуть тепло звезды, просушить плесневеющую кожу. Вдохнуть запах моря, барражирующий между континентами.

Хочу ли я наружу? НЕТ.

В водовороте времени осталась частичка настоящего – мои дневники. Мост на материк реальности. Буквы честны, не позволят забыть, кто я. Попытаются отнять, сожру. Рукотворный памятник не должен ласкать чужие руки.

…Медсёстры – маразматичные старухи с шершавым сердцем и прогнившей маткой. Единицы способны пронести человечность внутрь. Те, на чьих плечах нет груза лет в дурдоме. Моим лучом света в царстве теней стала Аня, практикантка. Неиспорченная, пугливая, как зверёк с подножья пищевой цепочки. Некрасивая, но это – не клеймо. Она уверена, что я не замечаю глаз цвета обсидиана, слишком ярких для серости больничных коридоров. Её ненавязчивое присутствие успокаивает, помогает обрести гармонию в лепрозории. Мы, прокаженные, на задворках социума тянемся друг к другу. Психология, магия, тантрика, генная память: этому нет определения, и пусть отлучат от церкви того, кто скажет, что всё – предрассудки и игра больного воображения.

Отвалите. Я не пойду! Пошёл этот мусор нахуй! Дайте сдохнуть…………………… Я в каталке. Руки закованы ремнями……………………….. Прошу: НЕТ! Палачи вновь заставят проживать заново самое страшное в жизни. ………… Следователь с проплешинами на макушке нервничает, потеет, делает короткие пометки……………. Почему я ничего не помню?

В чёрной дыре изолятор – мой горизонт событий. По ночам, пытаясь уснуть, я слышу шаги. То лёгкую поступь невесомых ножек, то протяжные скрипы половиц, прогибающихся под тяжестью подошв тех, кто умер по моей вине. Пасмурным днём вижу силуэты в отражении стекол, когда свет падает под нужным углом. Опуская веки, знаю: ОНИ рядом. Тянут холодные покрытые струпьями руки, дышат в затылок. Моё место с ними, в забвении.

***

28 июня

скора миня периводят. Лина сказала что я пайдув первый класс и там У-ЧИ-ТЕ-ЛЯ будут миня учить правилна писать и читатъ.

лина долго сидела и обнимала миня и плакала. Я пообищал что буду писать ей кадждый каждый деь. Лина сказала чтоб я ни давал сибя в абиду и не здавался. Ана паабещала что будит приежать.

Когда ана ушла я долга плакал и испачкал штаны

***

Антон Сергеевич Панфилов греет ладони о кружку кофе. Внутри больничных стен всегда холодно, будто в морге. Сквозняки холодными пальцами щекочут шею, массируют плечи и поясницу. Чугунные батареи смеются над потугами. Доктор врос в серый свитер, расплёл годовые кольца.

Ненавистное дело буксует. Выудить признание не удалось. Отпуск под угрозой от чего проснулась незнакомая ранее ярость. Скотская работа. Подозреваемый стоит на своём, вину не признаёт. На снисхождение суда после «чистосердечного» посмеялся от души. Кается в грехах, не тянущих даже на «административку». Играет фактами, приукрашает, смачивая сухое изложение эмоциями. А их к делу не припишешь. Противоречит собственным словам, с молчаливого одобрения доктора ссылаясь на препараты, снижающие мозговую активность. Каждую фразу приходится вносить в протокол, а затем проверять. Нарушать процедуру – непрофессионализм, на который у следователя не хватит духу. Проклятое дело обрастает бумагами. Десятки несвязанных событий, как лишние пазлы, портят общую картину. Антон сделал вывод, что внутри нет и грамма сочувствия парню. Следователь не стал бы ставить, что юноша стопроцентно виноват, но хватает ума держать крамольные мысли при себе. Сверху давят, а на тех, кто сверху, давят ещё сильнее. Шестеренки правосудия вращаются, стачивают зубчики об юношу с ледяной душой. Не тем ты людям-с переступил дорогу, Максим.

Роль доктора в этой истории загадка, но майор даже в полумраке разглядел бы тень серого кардинала за спиной старика в белом халате. Психиатрическая экспертиза не обманула: Максима ожидают годы, возможно, десятилетия заточения. И всё за счёт щедрой страны. Больной играет, обнажив двуличность. Вчера он был в слепой решимости помогать следствию, а уже сегодня жалуется врачу на давление со стороны органов. Разговаривает разумно, философствует. А стоит следователю подойти к сути, убийца пускает слюну и погружается в спасительный транс. Панфилов приказал себе забыть, что мальчишка в инвалидной коляске – воспитанник приюта, сирота.

– Здравствуйте, Антон.

– Антон Сергеевич, пожалуйста. Максим, к чему этот цирк? Давайте поговорим начистоту. Расскажите правду и закончим. Вы будете спокойно получать лечение, а я уйду в заслуженный отпуск.

– Хахах. Спасибо за честность, майор, – засмеялся больной, – Отвечу тем же. Я поставил тебе диагноз: неврастения и развивающийся невроз.