Осколки льда

А дальше!? Что делать если сердце – сморщенный орган, червивое райское яблочко? Его не запустить, как насос с покореженными лопастями. Дай умереть клинически, увидеть свет в конце норы дождевого червя, которую вы по ошибке нарекли тоннелем. Вытащи наружу в нарисованную китайским фломастером реальность. Ещё не усопший до конца дней будет вспоминать мелодию арфы, заманивающую в блаженное забвение. Повесь бирку со временем смерти и забудь. Но, нет. Дыхательный мешок надувается, трубочки гонят биомассу в пищевод. Автоматика, как злая собака залает, спасая хозяйку. Псы чувствуют близкую кончину, но продолжают вылизывать пальцы и жалобно скулить.

В случае захвата кто-то «случайно» оборвёт шнуры электропитания, и не упокоенная душа матери будет преследовать меня. Приклеится к подошвам, впитается в кожу. Вы сдохните быстрее, суки. А я лягу у порога, свернусь клубком. Буду гадить под себя, питаться отходами и ждать, когда она очнётся.

Я ласково провёл по поверхности черепа в поисках щетины. Ничего. Кожа резиновая, натянутая, словно мяч. Глупо и величественно. Механизм самоуничтожения. Средство контроля популяции, кара поумневшим приматам. Внутри черепа нарастает инородное тело, а метастазы, перетекая по лимфоузлам, превращают органы в месиво. Как разрывные пули потрошат всё на своём пути. Это больно, мам?

Она приоткрыла глаза робко, словно опасаясь, что я мираж, злая шутка прокварцованного больничного кислорода. Не бойся, родная, я не растворюсь. Слышишь мерный стук? Это бьётся моё сердце-метроном. Благодаря тебе. Я раньше не понимал: узы крови – хирургическая нить. Генетически родственная плоть переварит шёлк и срастётся, не оставив шрама.

Включаю дежурный свет, чтобы не дразнить катаракту. Так лучше? Любовь – это забота. Женщина прищурилась. От тёплого взгляда вспотели стёкла, увлажнилась роговица, помутнело. Я вернулся, мам.

«Я знала, что ты приедешь». Губы оставались неподвижны, но я слышал её. Телепатия, общий разум. А вы не верили?!!

«Помоги мне встать».

Я бережно взял её под руки, приподнял. Не тяжелее ребенка. Трубочка капельницы натянулась, вздыбилась, как кобра, но укусить не успела. Игла покинула гнездо из плоти, оставила сукровицу. Тебе не нужна эта маска, мам. Я поделюсь кислородом из собственных лёгких.

Мы стоим по центру палаты. Места мало, но это не смущает. Мам, ты тоже слышишь музыку, льющуюся из жабер пожарной сигнализации?

«Она для нас, сынок».

Эта женщина задолжала мне танец. Ничего порочного. Дань подарившей жизнь. Так танцуют на выпускном, на свадьбе или юбилее. Левая рука легла на плечо, правая мягко сжала ладонь. Мы одни на планете, ловим ритм. Пропали больничные стены. Исчез безликий осенний город. Это гостиная загородного дома. Переливается гирляндами новогодняя ёлка, потрескивает камин. В кресле Лиза с малышом на руках.

«Мам, этот танец последний?» Успокой меня, скажи, что всё впереди, всё ещё будет. Умоляю!

«Прости, что оставила нам так мало времени. Смерть не самая страшная кара. И я не боюсь! Знаю, ты будешь рядом в последнюю минуту».

Я не знал, как сказать горькую на вкус правду.

Погасло дежурное освещение. Громкоговоритель прошёлся эхом, наполнил бетонный куб: