Графиня осознала, что ей никогда не научиться усмешке, даже горькой. Прильнув к чаю, она смирилась без прежней смуты. За прозрачным зонтиком открывались забыто-знакомое родовое имение. Зелень полей и лугов изумрудных прорезала лента желтой дороги, удивленный особняк с колоннадой, уходящей в распускающийся парк, чей рассеянный шепот с дождем властвует незримо. Все правильно: впереди непредсказуемое лето, вот возвращается граф на белой кобылке, несущей в легком галопе. С прогулки или охоты спешит к ее пробуждению. Надолго ли? О, как он удивится, что она уже проснулась и заметила его отсутствие. Алфее не терпится рассмотреть его лицо, увериться: тот ли — ее неизменный граф? Не решаясь спросить себя, всматривается графиня в очертания. Не он ли воздвиг безнадежный хаос будущего у пепелища прошлого костра из сломленных стволов, осмысливших бурю времен гораздо лучше, чем он? Или?..
Игрок мягко обнял за плечи, прижался небритой щекой к запушившимся от влаги локоночкам на висках. Душа, приникшая к душе. Они впитывают, запоминают странную, неуловимую мелодию необъяснимого прощания в сумерках, осеняющих сосны — сосны, напевающие голосом несуществующего дождя.
— Мэм, вам мил сей бардак? Надеюсь, встреча не омрачила ваших планов?
— Бог с вами, сударь, я почему-то всегда рада вас видеть. — Они отступают к дому, что-то напевая, угадывая слова. — Нет-нет, что-то не так.
— Может быть, может быть, — пересмеивается свита, — разве спросить у великой княгини?
— Нет нужды, пусть поскучает немного, — откликнулась графиня, незабвенной улыбкой предчувствуя забытое лето, исподволь надеясь там остаться и забыть немыслимые скитания. Она не отрекалась от своих титулов.
25. Голос
Течением дней нас относит все дальше и дальше друг от друга. Мы согласились сменить паруса, фланги и флаги, имена кораблей. Прилив. Ты бьешься у высокого берега, а меня выносит на фарватер. Я с трудом удерживаюсь на плаву, усталость угнетает совсем непозволительно, ибо корабли тонут.
Спокойный голос звучит так, что присутствие вины (и сейчас!) охватывает удушливым смятением, — что-то утаивающий голос. Можно заплакать, пытаясь постигнуть умирающее за кормой прошлое. Горечь неизреченного слова оседает на губах солью, звенит отчаянно в криках встревоженных чаек, а корабли продолжают тонуть — один за другим. Заноза вопроса (при каждом взлете и падении настигающих волн) покалывает в сердце. Интересные, порывистые мысли о чем-то новом сдуваются, обрывая вдох.
— Но почему?! — вопрошают люди неласковое небо.
Отвернуться?! Есть тысячи способов спасения. Можно отвлечься и не задавать глупых вопросов - избежать, не замечая крушений… Есть, конечно. Но почему мучительное, наслаждение мучительное в холодном тоне выверенного голоса дороже всех неспетых песен, доносимых стихающим ветром с гибнущих кораблей. Голос, исполненный чувства недавно приобретенного превосходства над стихией. Голос, настоянный на предательстве.
Пауза, далее следует пауза, достаточная для смыкающихся волн, закрывающихся глаз, забывающихся грез. На воде прочерк лихорадочного забвения. Тишь да гладь. Не было бури, шторма или хотя бы предчувствия оных. Дни ясные с яркими парусами стояли в ленивом открытом море. Буйство впадающих рек и скалистых берегов остались в кошмарном сне, как и многое другое — случившееся и случайно не случившееся. И даже голос… Голос, преследующий вечность, — вечность ожидания чуда, — чуда, не взирающего на тонущие корабли. Невероятно, но шторма не было!
Истаял вечер… Флотилия вышла в море без призрачной надежды на бурю, но корабли тонули. Продолжали тонуть. Даже там, где никогда не было воды!
26. Улыбка
След непревзойденного наслаждения мерцает в очертаниях губ, с сомнительным успехом скрывающих в шорохе листвы неосознанно вздрагивающее движение, едва подпаленное осенним настроением. Преувеличенное внимание к узким мысочкам туфель, игриво выбирающих (кадмия красного светлого) краски, вздымающих очервленные листья, не позволяет догадаться ревнивому глазу о большем. Только искоса: голубоватый белок, просвечивающий ресницы, оттеняющие волнующий аромат щеки, — запах и даже вкус персика.