Осколки мозаики

В отличие от привычных историй, где любовники, покрывая словесной грязью, пожирая друг друга, уже сморщились за кухонным столом. После классического финала мелодрамы ничего нового не происходит, фантазия иссякла. У них нет повода для разлуки, но жизни тоже нет. Никто не осудит безумцев, добровольно избежавших участи влюбленных, заключивших брак. Зверек притих, пригрелся, возмужал. Это другой кот, только порода та же. Словно не было сотен лет разлуки. Ничего не изменилось. Душевный трепет предвкушения иного сюжета…

Князь, разжалованный в провинциальные актеры, дочитал страницу и замер, сжимая в кулаке мягкий переплет книги. Пресловутое дежавю. Словно он не устал от гастролей, избитой дороги. Словно обмен чтивом и местами с попутчицей не обычное дело. Уже виденное, забытое бывшее, изредка настигающее людей, преследовали сочинителя. Именно этим помятая книжица обожгла с первой страницы. Князь уже знал, о чем идет речь, но этого мало. Он знал Алфею и, пожалуй, как никто из ее поклонников любил и помнил казненную королеву. Но каков автор! Каков соглядатай! Неуловим, каналья…

«Ночь. Король без свиты чувствует себя неуютно. Король со свитой чувствует себя настороженно. Король без королевства — уже не король». Начало романа… Испуганная девушка услышала голос: «Только не трогай лернейскую гидру»… и древняя ваза скользнула с каминной плиты на мрамор. Осколки, обжигая, рассыпались паучками и тарантулами по дворцу. Закровили ранки на голых ногах, заструились извилистые нити…

Прошли века… Женщина веником собрала черепки разбитой вазы в совок и выбросила в мусоропровод. Затем аккуратно и долго мыла руки, рассматривая узоры вен на запястьях, странные линии на ладонях. Ничего не изменилось. Она вскинула руки, и в небо взмыли две белые встревоженные птицы. «Сумасшедшая», — повторила она себе. Шелк халата отхлынул к плечам, и она торжественно втирала крем от пальцев к локтям, повторяя уже вслух: «Сумасшедшая… Никакой мистики, я просто устала», — подытожила она и опустила руки.

Свод небес рухнул на ея величественную прическу, склонив легкомысленную голову на плаху… Кто-то предал, - сражение проиграно. Миг последнего откровения краток. Подкосились ноги, она покачнулась, но руками удержала полные ведра на коромысле. Наследный принц подошел к испуганной девочке и прошептал ласково: «Король без Алфеи еще не король, только не трогай лернейскую гидру». В пыль сочилась кровь… Король без Алфеи уже не король…

30. Дирижабль

Он мог поклясться: голос у нее был. Не звонкий, не детский. Вкрадчивый. Кто скажет, что она была молода и невинна? Старые маразматики трясущимися руками снимали дверные цепочки, услышав незнакомое имя, поражаясь своей неосторожности, но потом с досадой убеждались, что она перепутала цифры в записке с адресом. Это другой дом и этаж, а жаль.

Алфея мила, все еще бездомна. Голос был… Как трудно смириться с молчанием, точно так же, как продать дирижабОль, вернее, отказаться от его существования, признать необходимость более прозаичных вещей, недостающих в хозяйстве. Взять и признаться. Скрыть признанием наличие дирижабля и бескорыстную любовь к воздушному плаванию, — просто признаться: «Смотрите, господа, я нищ, я не мог бы владеть этим чудом, ибо я не могу купить своим детям мороженое, хотя они, конечно, давно выросли, даже без меня. Я беден и беспризорен, увы… Я просто художник».

Они так ждут, требуют сознаться… Но разве они поймут, поверят? Это уловка. Трюк сумасшедшего на приеме у доктора. Они даже не знают, какой у Алфеи голос. Загадочный тембр доверия. Сказать: проникновенный — уличить в игре, продуманной актерской игре или в лучшем случае флирте, что тоже не красит. А желание всегда стремится приукрасить предмет обожания. Порой зрение возжелавшего — зрение художника может быть нелицеприятным для приближенных особ (особей).