Осколки наших сердец

Мне нужно было побыть в одиночестве. Чтобы острые углы сгладились и новая информация отложилась в мозгу. Марион хотела, чтобы я уже сейчас подумала о будущем, но я видела лишь лицо матери, дрожавшее в дымке перед глазами и освещенное сиянием из золотой шкатулки. А как же все, что было до той ночи? Вся наша нежность, все, чем мы были друг для друга прежде, чем она это у меня отняла. Воспоминания об этом ослепляли и обжигали, я пока боялась их касаться.

А Билли? Сколько лет я провела без него, сколько лет потеряла! Я забыла его в двенадцать. Можно ли в двенадцать полюбить по-настоящему? Даже при мысли о слове «любовь» в животе растеклась лужица тающего мороженого.

А магия? Магия! Черт возьми, магия!

Горечь, сладость, свет. Я попыталась вдохнуть, но новизна происходящего обрушилась на меня, и мне вдруг не хватило воздуха.

– Черт. – Марион подошла ближе, но уже не пыталась до меня дотронуться. – Залезай скорее в бассейн. Или лучше… Наколдуй что-нибудь.

– Что? – Я лихорадочно покопалась в памяти. Голова кружилась, как карусель; я не помнила ни одного заклинания.

– Да что угодно. – Она огляделась, увидела у бассейна свою брошенную одежду. – Вот, у меня есть спички. Сделаем ритуал для привлечения энергии.

Она взяла свои джинсы, и из кармана выпал телефон. Он упал стеклом вниз, и я увидела чехол. «Юдифь и Олоферн» Климта. Картина затерлась добела в области живота. Я столько раз видела этот чехол, что глаза наполнились слезами прежде, чем я поняла, что это означало.

Телефон тети Фи.

Я взглянула на телефон и на внезапно притихшую Марион. Та выжидала: хотела понять, о чем я догадаюсь и что буду делать.

Я вспомнила, как стояла у дома тети после того, как побывала в магазине, и мне казалось, что за мной кто-то наблюдает. Теперь я знала, кто это был: Марион. Отчетливо, как кадры из кинофильма, я увидела ее в окне второго этажа. Она как ни в чем не бывало писала сообщение на тетином телефоне. Сообщение, заставившее меня поверить – захотеть поверить, позволить себе поверить, – что мама с тетей вместе, что все с ними в порядке и они просто не хотят допускать меня в свои тайны.

– Где они? – выпалила я. – Где моя мама?

– А тебе не все равно? – небрежно ответила она. – Теперь, когда ты все узнала, тебе правда не все равно, где она?

Мой голос дрожал.

– Ты им навредила?

– Они не мертвы. – Ее рот растянулся в жестокой улыбке. – Я не настолько милосердна.

– Боже, Марион, что ты с ними сделала?

– Твоя мать уничтожила тебя, – прошипела Марион. – То, что она сделала со мной, уже неважно. С самого твоего детства она пыталась уничтожить в тебе ведьму – сильную ведьму, рядом с которой ее способности выглядели дешевыми ярмарочными фокусами. Но я тоже за тобой следила. И, в отличие от нее, тобой гордилась. Черт, да я из ада выбралась, чтобы вернуть тебе то, что она у тебя украла, чтобы ты стала прежней Айви – любознательной, пытливой, настоящей. И вот ты здесь и пытаешься защитить женщину, которая выпотрошила твою магию, как селедку!

Я закрылась от нее ладонями, словно пытаясь остановить поток ее слов. Но, должно быть, она все равно почувствовала мою боль и обиду оттого, что сказанное ею было правдой хотя бы наполовину. Она отшатнулась, ее как будто мутило.

– Ладно, – натянуто ответила она, – считай, что это подарок.

Наверно, по моему лицу она определила, что это не конец. Она щелкнула пальцами, и я почувствовала приближение ее магии, шустро перебиравшей крысиными лапками. Все это было мне в новинку. Нынешнее и прежнее «я» сталкивались лбами, как шаровые молнии. Я не успела бы даже увернуться.

Вдруг ее осветил квадрат желтого света, а я осталась в темноте. На втором этаже кто-то из очнувшихся членов семьи зажег лампу. Марион повернулась к дому, заморгала.

А я бросилась бежать.

По лужайке, ведущей вниз под уклоном туда, где темнели деревья. Я вошла в лес и вспомнила, что моя одежда осталась у бассейна; цивилизованный городской лесок вдруг превратился в колючую чащу. В панике я успела схватить только один предмет: золотую шкатулку. Та лежала в ладони и неприятно грела руки. Стопы почему-то не болели, и я вспомнила, что Марион их заколдовала.

Не смотри на меня, подумала я. Я никто. Меня не видь.

Я читала много стихов, старых и новых. Знакомство с языком, метафорами и устаревшими формами речи помогало практикующему магию. Всплыло призрачное воспоминание: мать читает вслух гипнотические строки Теннисона, смеется и рассказывает, как они с отцом встретились.

Я стряхнула воспоминание. Ностальгия не прибавляла скорости. Боль не делала меня невидимой. Марион могла учуять запах горя и едкие пары злости.

Я слышала ее совсем рядом. Потом она приблизилась; она была так близко, что края листьев, по которым я бежала, окрасились в белый под светом ее фонаря. Или сверкающего магического шара. А может, это был просто фонарик от телефона.

Я никто. Меня не видь.