Осколки небес

Лаувиан, Хазиил, Катехил, Нуриил, Менадель, Акамиан и Азариил — семеро Ангелов из чина Сил замерли, выстроившись в ряд, и склонили головы для безмолвной молитвы.

Время текло. Колыхались за окнами плети дикого винограда, незаходящее солнце щедро вливалось в вытянутые, узкие окна, ровно горели лампады, и клубился воздухе сладкий серебристый дым.

Однако дышалось на удивление трудно: привычное незамутненное счастье непривычно теснило грудь, а бедное человеческое сердце, видимо, не могло вместить ни всеобъемлющей любви, ни благоговения — и трепыхалось в груди загнанной птицей. Азариил не смел поднять глаза, чтобы убедиться: и с другими воплощенными братьями происходит подобное. Следовало дождаться окончания молитвы, следовало погрузиться в нее полностью, целиком обратившись в призыв…

Наконец катапетасма отодвинулась. Царские врата раскрылись, и из Света на амвон вышел ослепительный посланник, принадлежащий лику Властей, — Аския. Храм на мгновение озарился, глаза защипало, однако сияние быстро померкло по мере того, как ангел принял менее болезненный для огрубевшего восприятия облик. Невещественными остались лишь крылья — текучие, прозрачные и туманные.

Азариил с интересом отметил, что в струящихся белоснежных одеждах его грациозностью и изяществом напоминал скорее девичий, чем юношеский. Лицо сияло подобно молнии на грозовом небе, а для передачи синевы глаз на земле, не нашлось бы подходящего оттенка. Праведница Варвара, разочарованная вульгарной телесностью Азариила, пришла бы в восторг.

— Мир вам, братья, — произнес Аския, и голос его звучал как множество голосов.

Семеро ответили почтительным поклоном.

— Я вижу, каждый из вас достойно переносит тяготы, связанные с обретением плоти, и хочу напомнить, что мера эта вынужденная. Поспешность, с которой вы были отправлены на землю, помешала разъяснить ее причины. Но, побывав среди людей, вы, возможно, и сами о них догадались.

Азариил не задавался подобными вопросами. Воля Небес — это воля Небес, ее не обсуждают, над ней не размышляют. Смиренное исполнение — вот все, чего требовал и Бог, и сама ангельская природа.

— Вы посланы к смертным, весьма далеким от добродетели, духовно искалеченным и изуродованным печатью падшего, — продолжил Аския. — Подобно заточенным в аду, они пребывают во мраке, и явиться к ним в бестелесной форме, пусть даже и адаптированной для восприятия, было бы немилосердно. Божественный свет прожег бы их насквозь, и они в панике бежали бы от вас, сами не зная почему.

Хм… Андрей не показался Азариилу настолько несчастным.

— Прошли те времена, когда люди на земле доверяли чудесным явлениям. Многие предпочитают закрывать глаза на непонятное и списывать на «случайности» божественный промысел. Часто выходящее за рамки материалистического толкования высмеивается, воспринимается враждебно или не воспринимается вовсе. И это вторая причина, по которой вы вынуждены сковывать себя узами плоти. Напугать Осколки неосторожным явлением значило бы оттолкнуть их от себя — и отправить прямиком в объятия падших.

Аския замолчал.

— Мне досталась блудница, — вдруг горестно поведал Менадель. Азариил не разбирался в людской привлекательности, однако из всех присутствующих этот ангел вызывал самые приятные эстетические ощущения.

— Было бы легче, если бы ее на подобный образ жизни толкнули обстоятельства, но речь, увы, идет о добровольном выборе. Даже меня пыталась ввести во грех. Мастема напустил на нее порочного Асмодея, а Хранитель и на версту приблизиться не может. Бесы под ногами вьются и ластятся, как котята.

— Похожая ситуация, — поддержал Акамиан. — Только мой подопечный, Джеймс, — неверующий католический священник. И такие встречаются. Принес сгоряча обет безбрачия, который ему оказалось не по силам соблюдать, и теперь втайне пьет, богохульствует и предается греховным помыслам. Не знаю, как смогу отбить его от Лилит…

— А у меня отрок, — тихо промолвил Лаувиан. — Двенадцать лет — и уже две попытки самоубийства за плечами. Данталиану Многоликому достаточно нашептать ему на ухо, что мама мечтала убить его в утробе, и тот сразу за бритву схватится.

— Смерти нельзя допускать, — ровным тоном предупредил Аския.

— Не против себя он, а против матери нож обратить собирается. А Мастема только того и ждет! Душа, омытая в крови, сама к демонам просится.

— И мне не легче, — признался Хазиил. — Достался сын с умом, помраченным корыстолюбием и алчностью, готовый ради наследства сжить со света собственного отца. Падшие выставили против него Маммона, и тот натравил бесов-подстрекателей.

— А с моим человеком демону не повезло, — сказал Катехил. Странный он был: крупный, нестриженный и заросший щетиной. — Эмильен в тюрьме сидит за грабежи, и я сижу вместе с ним. Валафару придется нелегко. Пришлось, правда, испросить благословение на использование чужого тела, но все удачно устроилось: Господь призвал невинно осужденного в Свет, а я на время позаимствовал его плоть… Отношусь со всем почтением, — Катехил смущенно умолк.

— Нуриил? — спросил Аския.