Осколки небес

— Доброе утро, — пробормотал он без энтузиазма.

Псалом оборвался.

— Вечер, — поправила Варя безразлично, взглянув куда-то мимо.

— Выспалась?

— Кошмар приснился.

— Аналогично.

От продолжения в том же духе веяло тоской, поэтому Андрей счел за благо оставить сестру в ее молитвенном трансе и запереться в ванной. Контрастный душ взбодрил, притупил усталую ломоту в теле и почти избавил от тошноты. Растершись тощим гостиничным полотенцем, Андрей провел ладонью по запотевшему зеркалу и хмуро уставился на собственное отражение. Живые и яркие карие глаза, чуть вздернутый нос, черты лица мелкие и тонкие, выдающие творческую натуру, да и вообще, годков пять с такой внешностью смело можно было скидывать. Вот уши бы чуть прижать к голове, но они, пожалуй, придавали облику своеобразный шарм и, являясь откровенным недостатком, в результате лишь обостряли общую привлекательность.

Сутулый, осунувшийся и слегка неопрятный, если не сказать "бомжеватый" из-за отросшей щетины — они теперь с Азариилом два сапога пара. Потирая колючий подбородок, Андрей вспомнил о собранной ангелом сумке. Бритву тот наверняка не упаковал, да и ни к чему: небритому на морозе теплее. А остальное требовалось разобрать прежде, чем пускаться в дальнейший путь.

После минувших происшествий, казавшихся дурным бредом, и проведенной за рулем ночи об изысках комфорта не думалось: тут бы скорее добраться до постели и провалиться в небытие. Зато теперь взгляд придирчиво цеплялся к вопиющей безвкусице обстановки. Андрей с куда большим воодушевлением принял бы безликий аскетизм, чем эту кошмарную провинциальную «роскошь»: пышную лепнину, вульгарную позолоту, вензеля с неясной символикой, атласные портьеры с кистями, да ещё бездарную мазню в стиле модерн, вправленную в вычурный багет. Последнюю захотелось немедля сдернуть со стен и предать сожжению прямо на аляповатом ковре с красно-коричневыми узорами.

Варя все мерила шагами комнату — благо, места хватало с лихвой — и бубнила под нос непонятное. Андрей не вслушивался, но монотонное звучание голоса и ломаный несуразный язык давили на уши. Раздражение не заставило себя долго ждать, а потом к раздражению добавилась мучительная, разъедающая душу боль, порожденная воспоминаниями. Пока требовалось куда-то спешить, бежать, укрываться от погони, времени и сил на рефлексию не оставалось; теперь же, в тишине и относительной безопасности, в образовавшемся вакууме бездействия муторные, изнуряющие мысли сами полезли в голову. Горе навалилось всей своей одуряющей, неприподъемной тяжестью: хоть об стену бейся, хоть руки ломай, хоть ори во все горло и рыдай — никуда от него было не деться. Отец мертв, жизнь изуродована, и ад — существует…

Истомившись в тоске и изрядно себя накрутив, Андрей наведался в крошечное кафе на первом этаже, без аппетита поужинал — Варя отказалась — и вернулся в номер разбирать сумку. Тут его ждал пренеприятный сюрприз — последняя капля в чаше терпения, последнее неопровержимое доказательство того, что Бог — вовсе не благой и милостивый человеколюбец.

Во-первых, сотовый телефон разрядился, а зарядника в сумке не обнаружилось.

Ну а во-вторых, Азариил не взял из квартиры наличных денег.

Андрей перерыл вещи вдоль и поперек, вытряхнул на кровать кучу одежды, какие-то книги и молитвословы, пузырьки с маслом и святой водой. В необъятные недра сумки невесть какими путями затесался даже старый альбом с акварелями — да о чем он думал, этот блаженный святой идиот?! А денег — ни копейки. Карточку не захватил, в бумажнике едва наскребется мелочь на бензин…

У страха глаза велики. Волосы на голове зашевелились, и Андрей поймал себя на напряженном ожидании, когда за дверью раздастся мягкая поступь бравых бойцов из группы захвата. Дело казалось решенным: шаг за порог грозил неминуемым арестом, во дворе мерещилась полиция, ужас почти парализовал. От безысходности отчаяние разрослось до исполинских размеров, раздалось вширь и ввысь, заволокло рассудок и переродилось в настоящий ураган страстей, до поры до времени скрытых от посторонних глаз.

— Ты неважно выглядишь, — оторвавшись от своего богоугодного занятия, заметила Варя, и забота в ее голосе показалась до омерзения фальшивой. — Не заболел?