Осколки прошлого

Пока Лора еще смотрела, Энди подняла большой палец на левой руке.

Шесть пальцев.

Шесть патронов.

Барабан был пуст.

Лора резко села на кровати.

Паулу застало врасплох, что она так неожиданно пришла в себя после стольких ударов, и как раз этого Лора и добивалась.

Она схватила пистолет правой рукой. Левая взметнулась в воздух и ударила Паулу прямо в горло.

Все замерло.

Женщины не шевелились.

Кулак Лоры был прижат к горлу Паулы.

Пальцы Паулы обхватили руку Лоры.

Где-то в комнате тикали часы.

Энди услышала булькающий звук.

Лора резко отдернула свою больную руку.

Рубашка Паулы напиталась красным. Ее горло было перерезано, кожа белела вокруг раны в виде полумесяца.

С лезвия, которое Лора держала между пальцами, капала кровь.

Я перережу твою чертову глотку, если ты тронешь мою дочь.

Вот почему Лора сняла шину. Ей нужны были пальцы, чтобы удержать лезвие и всадить его в горло Паулы.

Паула закашлялась, на пол брызнула кровь. Она тряслась — но на этот раз не от страха, а от чистой, незамутненной ярости.

Лора наклонилась к ней. Она шепнула что-то Пауле на ухо.

Гнев вспыхнул в ее глазах, как свеча. Паула не переставала кашлять. Ее губы дрожали. Ее пальцы. Ее веки.

Энди прижалась лбом к столу.

Она почувствовала удивительную отстраненность по отношению к происходящей резне. Ее больше не шокировала внезапная жестокость. Она внезапно поняла природу спокойствия на лице ее матери, когда та убивала Джону Хелсингера.

Она уже видела это.

Месяц спустя. Эпилог

Я чувствую — в моем мозгу

Разрыв — истлела нить.

И вот пытаюсь — шов за швом —

Края соединить.

Прилаживаю к мысли мысль —

Нижу их на иглу, —

Но разбегаются они,

Как бисер на полу[48].

Эмили Дикинсон

Лора Оливер сидела на деревянной скамейке перед Федеральной исправительной тюрьмой Мэриленда. Комплекс напоминал огромную школу. Прилегающее к нему вспомогательное заведение больше походило на летний лагерь для мальчиков. Минимум охраны: преступники в основном из бывших белых воротничков, воровавших из хедж-фондов или десятилетиями забывавших платить налоги. Тут был теннисный корт, баскетбольная площадка и две беговые дорожки. Забор по периметру казался не особо надежным. Сторожевые вышки пустовали. Многим заключенным разрешалось покидать территорию в течение дня, чтобы работать на близлежащих фабриках.

Учитывая серьезность его преступлений, Нику здесь было не место, но у него всегда хорошо получалось оказываться там, где ему было не место. Его осудили за убийство — по делу о гибели Александры Мэйплкрофт — и за организацию преступного сговора с целью использования оружия массового поражения — нью-йоркскую часть плана. Судьи решили не только сохранить ему жизнь, но и оставить возможность выйти досрочно. Вероятно, именно поэтому ему удалось сторговаться до того, чтобы его отправили на этот курорт. Единственное, чего стоило бояться обитателям этих коробочек под голубыми крышами, которые лучами расходились от главного здания, — это скуки.

Лоре была хорошо знакома скука в изоляции, но не та ее изысканная разновидность, которой был подвержен Ник. По условиям заключенной с ней сделки она должна была отбывать свой двухлетний срок в одиночном заключении. Сначала Лора думала, что сойдет с ума. Она рыдала, выла, плакала и даже нарисовала фортепианную клавиатуру на спинке своей кровати, чтобы играть ноты, которые были слышны только ей. С развитием беременности Лору одолела усталость. Когда она не спала, она читала. Когда она не читала, она ждала завтрака, обеда или ужина или смотрела в потолок и беседовала с Эндрю о том, о чем они никогда не разговаривали при жизни.

Я могу быть сильной. Я могу все изменить. Я могу выбраться.

Она оплакивала потерю братьев: Эндрю отняла у нее смерть, а Джаспера — его собственная алчность. Она оплакивала потерю Ника, потому что она любила его шесть лет и ей не хватало этой любви, как ей не хватало бы руки или ноги. Потом родилась Андреа, и она оплакивала потерю своей маленькой дочери.