Осколки тебя

— Собираешься отстрелить яйца и мне? — спросил Норд с любопытством. — Потому что мне кажется, что ты выстрелила туда случайно.

Он посмотрел на лежавшего в луже крови человека, который больше не кричал. Интересно там все четырнадцать процентов крови Жадности? Или лишь сто процентов его мужского достоинства?

— Нет, мне просто нужно было больше возможности для маневра, — ответила я холодным, но слегка дрожащим голосом.

Скорее всего, у меня был шок. Когда все кости в руке переломаны ржавым молотком, это нормально.

— Они идут, — сказал Норд.

— Кто?

— Сент. То, что осталось от Клуба. Хотя с этой главой, я думаю, покончено. — Он замолчал на пару секунд. — Если только кто-то еще не захочет взять молоток.

Я нахмурилась, пистолет в моей руке потяжелел, но я держала его крепко. Пока что. Я могла танцевать этот танец еще очень долго, но в конце концов, мне придется нажать на курок.

— Ты? — спросила я. — Хочешь президентскую нашивку?

Норд улыбнулся. Хотя на его красивом лице улыбка должна была смотреться великолепно, меня затошнило.

— Нет. У меня нет этого в планах. Я всего лишь возвращаю долг.

Я стиснула зубы.

— Долг, который означает не убивать меня?

Он кивнул.

— А ты не мог убить эту свинью до того, как она раздробила мне половину руки? — спросила я с яростью, что просачивалась в мои слова, как кислота.

— Нет.

Я ждала пояснений, хотя прекрасно знала, что Норд не тот человек, который будет объясняться, если сам того не захочет.

— Ты собираешься меня убивать? — спросил он.

Я задумалась. С юридической точки зрения я была в своем праве. Он вполне мог застрелить меня в любой момент. Самооборона. К тому же Норд был членом мотоциклетной группировки, похитил видного американского литератора и наблюдал за тем, как ее пытают. Да, меня бы даже не стали допрашивать.

Нажать на курок — так просто. Норд был нехорошим человеком и точно заслуживал смерти. Если бы за ним не оставался «должок», он бы убил меня без зазрения совести. Но я все равно опустила пистолет. Потому что была просто помешана на злодеях.

Норд выглядел удивленным. Заинтересованным. Не совсем радостным.

— Как хочешь.

Он посмотрел в сторону грязного, покрытого пятнами окна.

— Они скоро будут здесь, потому что несутся сюда в надежде спасти положение. Но ты справилась сама.

Он посмотрел вниз.

— По крайней мере, настолько, насколько это возможно.

Норд наклонил воображаемую шляпу и ушел.

Я позволила ему.

По какой-то причине.

Потому что мы, злодеи, должны были присматривать друг за другом.

~ ~ ~

— Я ухожу, — первое, что он сказал мне, когда я очнулась после операции.

Не то, что он меня любит и рад, что со мной все в порядке, или что он больше никогда не оставит меня без присмотра.

Хотя подобные признания были не совсем в его стиле. Или в моем.

Тяжесть его слов смыли всю вялость после наркоза и тупую боль в костях, которую не могло развеять лекарство в моей капельнице.

Мне не нужно было спрашивать, что он имел в виду, потому что я знала, что это значит.

Сент бросал меня.

Мне захотелось приподняться на кровати, чтобы не чувствовать себя такой же уязвимой, как и в первый день нашего знакомства. Только на этот раз у меня был не вывих лодыжки.

По трещине, по боли, по тому, как деформировалась моя рука, я знала, что она сломана. Мне, конечно, сделали операцию. Я не осматривала ее. Не хватало смелости. Я итак знала, что все плохо, как и знала то, что если посмотрю, то увиденное сломает мою душу так же легко, как молоток сломал мою кость. Это была не просто рука. Это было то, благодаря чему я выживала. Писала. Спасала себя. И она была сломана.

Так что да, у меня не хватало смелости посмотреть на нее.

Вместо этого я посмотрела на Сента, у которого был свой молоток, и он разбивал им другие вещи.

— Почему? — спросила я тихо и агрессивно.

В моем голосе не было ни силы, ни твердости. Сент играл нечестно. Он знал, что я сейчас слаба, но все равно наносил удары. Потому что он такой.

Он посмотрел вниз, туда, куда я не хотела смотреть. Не могла смотреть.

Он вздрогнул.

По-настоящему вздрогнул.

Человек, который видел и совершал многое, вздрогнул при виде того, что было моей изуродованной рукой.

Мне захотелось блевать от его неспособности сохранить маску и скрыть свое отвращение. Но я справилась с собой.

— Ты знаешь почему. Ты достаточно умна, чтобы понять, что все слишком неправильно, даже для нас.

Во рту разлилась горечь.

— Нет. — Я выплюнула это слово, надеясь, что оно расплавит его чертово лицо. — Ты ведешь себя сейчас как эгоист и слабак, и если ты на самом деле такой, то уходи.

Я сделала паузу, чтобы втянуть воздух, который резал, словно тысяча клинков.

— И не возвращайся.

Сент ждал. Ждал большего. Больше оскорблений, больше уродства. И я могла бы продолжить, потому что его слова открыли и сделали глубже колодец моей ненависти. Все равно любовь — лишь более мягкая форма ненависти.