Осколки тени и света (СИ)

От его волос, перебивая запах горячего железа, пахло сырым ветром и землей, тяжелым терпким дымом итой стороной.Тамничем не пахнет. Это отсутствие запахов совершенно особенное, как итатишина. Но мне было спокойно. Даже когда он ушел, небрежно набросив край покрывала мне на ноги.

Снилась Долина и играющие в снежниках зверьки, качающиеся над головой хрустальные слезки, солнце в бездне синевы, на которое можно было смотреть не щурясь, белая комната с белой, привязанной к потолку плетеной колыбелью и висящим над ней черно-красным ловцом с гранатовой бусиной в центре, той, что я отдала Ине вместе со своим сердцем. А еще колыбельная. Без слов, только музыка. Флейта.

Проснувшись, долго не могла понять, уже раннее утро следующего дня или еще вечер сегодняшнего. Жемчужные сумерки смотрели в окно. Какой-то торопыга сиганул на крыльях над улицей, хотя в поселке летать было не принято. Тень задела краем стекло.

Шевелиться не хотелось, но сбившаяся невестина хламида обернулась вокруг бедер и комком собралась под спиной. Пришлось вставать. Каждую косточку ломило, будто это я Ине ловила под обрывом, а не он меня.

Прижалась к окну – “золотко” караулила у входа во двор. Чья-то шаловливая ручонка повязала на черенок алую ленту с хвостиками вербеницы и колокольчиком. И я даже догадываюсь – чья. Впрочем, тут могли быть варианты, мимохожих проходимов было более, чем достаточно.

В кухне говорили. Дом, был бы собакой, хвостом бы вилял от усердия, изо всех сил старался мне угодить. Голоса просочились в щель бесшумно приоткрывшейся двери вместе с до крайности аппетитным запахом. В животе завыло гулем, даже самой неловко стало, но я не торопилась бежать утолять голод, любопытство оказалось сильнее. Да и знала, появлюсь – замолкнут, заговорщики.

– Основополагающий принцип любого статичного защитного контура – непроницаемость, – немного занудно бухтел некромант, и я представила его расхаживающим вдоль стола с ложкой в руках, за которой он поднялся, потому что сразу взять забыл, а теперь забыл, что к тарелке шел. – С динамическими все немного иначе, и проницаемость может быть избирательной или, если это система контуров, как в боевых щитах… Да что я тебе, как младенцу, на пальцах?..

Рука поднялась, ложка была замечена, опознана и донесена наконец до стола. Скрипнул стул.

– Я понял, – вальяжный голос Эверна был, как у разомлевшего в тепле кота. – От трещины не рухнет, но будет…

– Сквозить, – сквозь зубы и с набитым ртом.

– Я хотел сказать – подтекать.

– Не суть. Она в доме, то есть внутри контура – никто не слышит, и я тоже. Только эхо очень тихо, а у меня в голове бывает… по-разному.

Некоторое время были только звуки приема пищи. Суп какой-то… Живот снова напомнил о себе, но я шикнула на него, на цыпочках, будто меня там, внизу, может быть слышно, прокралась за одеждой в соседнюю комнату, а потом чуть дальше – в ванную. Звуки следовали за мной.

– Холин? – вдруг спросил Ромис так отчетливо, будто стоял рядом, и я, вздрогнув, просыпала большую часть банки с пенным порошком. От лаванды защипало в носу, а вода сделалась лиловой, как синяк.

– Я сделал, что нужно, – коротко, жестко ответил Ине.

– Не встанет?

– Нет. Он сам ушел. На призыв явился, но говорить не стал.

– А заставить?

Короткий смешок и:

– Не мне его заставлять. Я бы его к порогу не вытянул, если б ему самому не захотелось на меня посмотреть.

– А поводок? Я видел – остался. На сути, телом она свободна.

От зябкой дрожи я спряталась в горячую воду. Помогало слабо. Шнурки, стягивающие края рукавов наряда невесты оставили розоватые, вдавленные в кожу следы запястьях после сна. У Драгона следы на руках были куда страшнее этих моих. До дна проело горящим железом. Теперь не больно.Там– не бывает. Только память о том, что может болеть.

– Он и хотел бы отпустить, но не может, сам как на цепи. Это… страшно быть прикованнымтак.

– Не передумает? – Эверн говорил спокойно, но дом слышал его и я слышала его, будто смотрела в глаза. Там было столько… Злоба, сытое удовлетворение, омерзение. Страх.

– Очень вряд ли. Его старший брат учил меня. Они похожи. Сутью. Только этот как… лист бумаги, сначала смятый в комок, а потом расправленный. Только заломы остались. Оба – упрямые темные сволочи, которым не повезло с совестью.

– Ее у них нет, – усмехнулся Эверн.

– Как раз есть, а это очень неудобно там, в их мире.

– Ты тоже темный.

– Именно, у меня как раз совести нет только необходимость и обязанности, вместо совести у меня глупый сполох, привязанный поводком на сути и силе к искореженной тени за гранью.

Ине отодвинул тарелку дальше, потер лицо ладонями, сжал виски, выдохнул. Потом оперся на скрипнувшую спинку стула, качнулся, поднял голову вверх, почти запрокинул, и прямо сквозь перекрытие этажа и стены – посмотрел. Так, что мне тут же сделалось жарко в остывающей воде. Голова клонилась к плечу – потереться, словно там лежала его рука.

Наар’ти… Лит’наре’ин…

Запело, вспыхнуло, побежало огнем под кожей, раскатываясь обжигающими бусинами.

– Но как она?.. – заговорил Эверн, и Ине отвел взгляд.