Осколки зеркала

Дата заполнения: 1886 г., января «29».

Имя, отчество, фамилия: Александр Карлович Тарковский.

Возраст, вероисповедание: 23 года, православный.

Сословие: Дворянин Херсонской губернии.

Место рождения и жительства: дер. Николаевка Елисаветградского уезда. В настоящее время содержусь в Одесском тюремном замке.

Занятие: До ареста был вольнослушателем Харьковского университета.

Средства к жизни: Имею землю в Елисаветградском уезде.

Семейное положение: Холост, родители умерли, имею сестру Веру замужем за ротмистром Владимиром Ильиным, проживающим в дер. Козловка Воронежской губернии.

Место воспитания и на чей счет: Окончил 6 классов Елисаветградского реального училища, а держал окончательный экзамен при Мелитопольском реальном училище. Из Елисаветградского реального училища вышел по домашним обстоятельствам[123].

Был ли за границей: За границей не был.

По какой статье обвиняется: Обвиняюсь по статье 251 и 318.

От Иркутска на Запад

(Дорожные наброски А. К. Тарковского)

Я покидал Сибирь навсегда… В последний раз глядел на Тункинские Альпы, вблизи которых я прожил пять лет и благодаря которым я постиг величие и красоту природы, той горной природы, что, поражая и пленяя душу, навсегда запечатлевает в ней свой великий образ. Воздух морозного декабрьского утра был чист, и ни одна струя ветра не сгоняла с горных вершин легкой дымки. Нежным розовым тоном отсвечивали снеговые пики; они мне казались красивее, чем когда-либо, и мне становилось грустно — ведь не видеть мне их более! Где я найду те шумные, звенящие серебром потоки, те вековые деревья, закутанные в мох кедры, те грандиозные и поэтические очертания горных пиков, словом, то могучее и чудное, что определяется одним словом — горы? И в те минуты я всматривался в них, как в лицо дорогого человека в миг прощания, мне хотелось запечатлеть их в своей памяти, и я почувствовал, что они мне ближе, родственнее, чем я думал, что природа Сибири — величественная, прекрасная, но на первый взгляд мрачная, крепко привязывает к себе душу и подобна мраморной Галатее, у которой в каменной груди бьется сердце, полное доброты и любви.

Тысячи верст отделяют меня от тех розововершинных гор, но они и оттуда светят мне тихим светом утреннего солнца, и далекая, холодная, снежная Сибирь мне сдается близкой-близкой, теплой и приветливой.

Передо мной лежала тысячеверстная линия зимней дороги, десятки станций, тайга Восточной и бураны Западной Сибири, холод и неудобства долгого и малокультурного передвижения на лошадях. Рассказы о разбое и грабежах, оказавшиеся в действительности или вымыслом, или преувеличением, настроили мое воображение, и мне уж представлялись картины нападения с пальбой, кровью и со всем декорумом таежно-дикой сцены. Я тщательно заряжал револьвер, удобно привязывал его к поясу шубы, в расчете, что мне не раз придется выхватывать его, но мои страхи улеглись очень скоро, револьвер был отвязан и брошен в сани, и единственной его службой были несколько выстрелов на перевале через Урал пред Златоустом, которыми я прощался с Сибирью и приветствовал Европу.

Иное дело неудобства пути — холод и состояние Московского тракта. Это те разбойники, что нападают постоянно, не давая ни отдыха, ни пощады. В первую же ночь, когда мы выехали из Иркутска (перед Рождеством), ударил такой мороз, что ром сгустился до степени прованского масла, а из двух бутылок водки одна, «лимонная», замерзла безо всякого стыда и сострадания к заводчику и акцизному ведомству, другая — «простая», превратилась в кристаллическую кашу, выделив из себя после оттаивания значительное количество сивушного масла, несмотря на «двойную очистку в патентованных бельгийских аппаратах». Такие морозы, не страшные, когда сидишь в комнате или проходишь по городу несколько кварталов, делаются истинным бичом Божьим при безостановочной езде днем и ночью, отсутствии горячей пищи и невозможности порядком согреться во время перепряжки лошадей.