Осколки зеркала

По Восточной Сибири я проехал и удобнее, и дешевле, и веселее. Почтовые станции содержатся, в общем, очень опрятно, иногда прямо комфортабельно, служащие — писаря, ямщики и старосты — относились к нам везде любезно и предупредительно. Лошади, сытые и крепкие, подавались нам всегда вовремя и неутомленными — вообще видно было, что Иркутское почтово-телеграфное начальство делает свое дело и поставило организацию передвижения на прочную почву. В жалобных книгах я встречал очень немного основательных жалоб и больше всего не особенно умных ламентаций[125] на то, что лошадей запрягают целых полчаса, что ямщик курит трубку, что потерян катанок[126], вывалившийся из саней вследствие дурного устройства, и т. д. Из некоторых же жалоб видно, что путешественник очень скучал и жаловался только потому, что делать было нечего. В других же сказывалась свойственная русскому человеку претенциозность и желание показать, что мы «сами с усами». Так, один весьма негодует на то, что ни на одной станции не мог найти ни котлет, ни бифштекса, «каковое обстоятельство отражалось и отражается самым неблагоприятным образом на состоянии моего желудка, а стало быть, и духа, что, конечно, в свою очередь, влияет таким же образом на реализацию моих духовных движений». В заключение этот несчастный, страдающий неправильной реализацией духовных движений, просит об устройстве на станциях буфетов. Вероятно, ему очень хотелось в ту минуту выпить рюмку водки.

Другой, господин с поэтической душой, даже жалобу свою начальству изображает в стихах, правда довольно сомнительных.

Проезжаю от Иркутска.
Заболела по дороге дочка.
Здесь же холод страшный.
Так что, где согреть малютку, сам не знаю.
А стоят морозы
Утром, днем и вечером и ночью.

Эта поэтическая жалоба оставлена без всякой резолюции.

Урожайный 1891 год, засыпавший хлебом всю Сибирь, кроме несчастной Тобольской губернии, очень чувствительно отразился на ямщицком промысле.

Товарные фрахты до Томска понизились процентов на 100–110, в такой же пропорции уменьшилась плата проезда на вольных. Почтовые станции очутились в неудобном положении. Не имея права уменьшить поверстные таксы (3 коп. с лошади), они почти лишились спроса, так как громадное большинство проезжающих едут на вольных, везущих чуть не даром: за пару или даже тройку за перегон до 25 верст брали с нас 80 и 70 коп., за тридцативерстный — 90 коп. и 1 руб. и везли лихо и с эффектом. Не раз нам приходилось упрашивать ямщиков ехать помедленнее хоть на спусках, но нас не всегда слушали, и в таких местах, где следовало бы спускать лошадей очень осторожно, ямщики гикали, и сильные, откормленные лошади бешеным порывом, от которого захватывало дыхание, сносили нас вниз, чтобы еще быстрее вынести на подъем. Предложение лошадей было повсюду очень велико. Дешевизна хлеба, так тягостно отозвавшаяся в Восточной Сибири на всех делах, эта не дающаяся в руки «тугая копейка», погнала всех на улицу стеречь по целым ночам проезжающих. Что по целым ночам! — по целым неделям, и заставила возить вдвое и втрое дешевле правительственной таксы.

Но положение изменяется, когда выезжаешь из Барабинской степи. Как раньше был дешевый хлеб и превосходная езда, так в страдающей Тобольской губернии, былой житнице, недавно еще сытой и кормившей другие области, а теперь голодной, нищей, смотрящей из рук, дорогой хлеб и дорогой корм прямо бросаются в глаза жалким видом лошадей и медленной ездой. Не едят люди, не едят и животные.

Вам известно, до какой цифры доходит в Курганском, Ишимском, Тюкалинском и Тюменском округах стоимость овса и сена? Но в некоторых местностях по тракту не найдешь ни за какие деньги ни того ни другого, и приходится привозить издалека. Ямщики, транспортирующие на Тюмень и Иргит чай и товары, забрав вперед плату за провоз или взявшиеся везти по низкой сравнительно цене, прокармливали порой всю плату, даже прикладывали своих, и отовсюду слышались жалобы на то, что часть товара растрачена ямщиками и уходила для прокорма лошадей.

Еще чаще они довозили кладь до какого-нибудь пункта, например до Ишима, и затем телеграммой требовали от хозяина или агента прибавки в 100, 150 рублей, угрожая в противном случае бросить товары на произвол судьбы.

Разумеется, деньги высылались, а хозяин вопил о недобросовестности ямщиков. Но виноваты ли они, что губерния голодает, что сибирские дали, не связанные железной дорогой, не могут передвигать своих огромных запасов в то время, когда овес в верховьях Иртыша доходит до 15, даже до 8 коп., в Тюкалинске он в то время (январь 1892 года) стоял на 1 руб. 30 — 1 руб. 40, даже 1 руб. 50 коп. И какой овес?! На 25 % с сорными травами, намеренной подсыпью из мякины, пыли, песку и прочей неуловимой гадости.