— Что вы, Василий Емельянович, сейчас как раз время подумать: никто над душой не стоит, телефоны не звонят и никаких тебе бумаг, — он снял китель, повесил его на спинку стула и крепко сжал лоб. — Комаров! — крикнул в приемную. — Распорядись-ка чайку, да покрепче! — И, не отходя от двери, по-дружески сказал: — Тяжеловато мне, Василий Емельянович, и даже очень… Труда я не боюсь. Дебют для меня тяжелый и по сложности, и по масштабу операции. — Черняховский опустил пониже лампу над столом и склонился над картой, испещренной красными и синими стрелами. — Раньше, когда я командовал армией, мне, дорогой генерал, было гораздо легче. Как бы сложно фронт ни решал операцию, мне оставалось совершить прорыв и наступать в одном направлении. Ну и частично помогать соседу. А сейчас не один удар, а — получается — четыре. Четыре направления! Помните, как решила Ставка по нашему фронту? — Иван Данилович подтянул поближе карту своего решения. — Двумя армиями правого крыла фронта из района Лиозно наносится удар на Богушевск, Сенно, и частью сил этого крыла ведется наступление в северо-западном направлении на Гнезди-ловичи. Там, во взаимодействии с 1-м Прибалтийским фронтом, окружается витебская группировка и освобождается Витебск. Но это, Василий Емельянович, только просто пишется, а делается… Здесь легко с витебской группировкой не разделаешься, —
— А помните, как сформулирован Ставкой второй удар? — продолжал генерал Черняховский. — Удар двумя армиями вдоль Минской автомагистрали на Борисов. А в действительности? Тоже получается два: один удар идущей вдоль автомагистрали одиннадцатой гвардейской армией генерала Галицкого с танковым корпусом Бурдейного и с частью сил тридцать первой армии генерала Глаголева, а второй — так диктует обстановка и местность: ведь Днепр отделяет большую часть армии Василия Васильевича Глаголева от автомагистрали — вдоль южного берега Днепра на Оршу. И надо сказать, это даже хорошо. На этом направлении мы, не форсируя Днепра, прямо с ходу врываемся в Оршу. И та часть сил армии Глаголева, которая будет наступать с армией Галицкого по правобережью Днепра на траверсе Орши, ударит на город с севера. И здесь гитлеровцам капут! — Черняховский опустился на стул и, отпив глоток чаю, посмотрел на Макарова.
— Прекрасно! — ответил тот и тоже принялся за чай.
— Теперь, Василий Емельянович, мне не дает покоя вопрос, где вводить пятую гвардейскую танковую армию маршала Ротмистрова и второй гвардейский танковый корпус генерала Бурдейного. Ставка наметила вдоль Минской автомагистрали… А получится ли? Сможем ли мы здесь надежно прорвать фронт и создать им условия для выхода на оперативный простор?.. Вы не подумайте, что я излишне перестраховываюсь. Если бы я был на месте генерала Хейнрици, командующего четвертой немецкой армией, то нагородил бы здесь черт знает что, — и карандаш Черняховского забегал по Минскому шоссе, чертя невидимые линии, круги и квадраты, — и противотанковые районы, и дзоты кинжального действия, и капониры, и минировал бы все мосты и дефиле. Думаю, что командующий гитлеровской армией не глупее нас и, наверное, это все уже сделано, да еще для встречи нас кое-что и про запас припрятано. — Черняховский присел к столу, записал в блокноте: «Поговорить с нач. РО!»
Макаров, смотря на Черняховского, позавидовал его необыкновенной работоспособности.
— Вы знаете, Василий Емельянович, — продолжал Черняховский, — эту операцию я решил бы по-другому. Сосредоточил бы основное усилие не вдоль Минской автомагистрали, а здесь, в полосе армии Крылова.
— Но здесь же сплошные леса и болота, — удивился Макаров.
— Зато здесь нас враг не ждет, — объяснил Черняховский.
— У гитлеровцев Богушевск — слабое место: стык третьей танковой и четвертой армий… Эх, если бы можно было пропустить на Богушевск танковую армию маршала Ротмистрова и вывести ее на Минскую автомагистраль у Толочина или Крупок, то мы дней через десять форсировали бы Березину, а затем дня через два-три освободили бы и Минск. Но пока что это только мечта…