Осколок

На дварфа навалилась волна тошноты и слабости. Сердце с нарастающим грохотом билось где-то в ушах.

— Берегись! — раздался испуганный крик Молчуна.

Дварф сильно мотнул головой, стремясь прогнать подкатившую дурноту. К тошноте добавилась головная боль, и рассудок вновь заполнился сотней озлобленных шепотков. Они проклинали, насмехались, грозили и повелевали. Шуршащий хор, подобно песчаной буре, накрывал дварфа, вытесняя его волю и наполняя страхом и ледяным бешенством.

По мху перед его глазами расползались малахитовые вспышки. Далур оттолкнулся от стены и с силой отвесил себе пощечину, вновь разбивая едва зажившие губы. Рот быстро наполнился кровью, заменив противный привкус солью и железом. Но всё же голова прояснилась. Дварф нетвёрдо побежал туда, где на стене, пульсирующей малахитом, плясал неверный свет факелов.

Сил едва хватало, чтобы отрывать отяжелевшие ноги от пола. Боевой топор тянул вниз, и Далур боялся его попросту выронить. Ощущение полного бессилия и смертельной усталости накрыло его тяжёлой волной. Но он насколько только мог быстро бежал вперёд, хрипло дыша и отплёвывая вязкую, густую слюну пополам с кровью.

Когда он выбежал на площадь, то увидел, что его спутники сгрудились возле шипящих на полу факелов и вяло отбиваются от наседающих на них мертвецов. Из темноты, волоча ноги и неуклюже размахивая ржавым оружием, шли всё новые противники. Площадь наполнилась множеством шорохов, доносящихся из темноты.

Дварф остановился как вкопанный и не находил в себе сил пошевелиться. Он лишь лихорадочно обшаривал глазами площадь и старался не упасть на толстый моховой ковёр от усталости.

Чёрно-малахитовые лохмотья вездесущего мха свисали с тварей, словно лоскуты кожи. Руки сжимали давно уже непригодные для боя мечи и топоры, мертвецы неумело размахивали ими.

Адрей и Молчун с огромным трудом управлялись с неожиданно ставшим таким неподъёмным оружием. Как подростки, которые впервые схватились в рукопашной на тренировке тяжелеными учебными болванками. Движения, вялые и медленные, вязли в густом и душном воздухе подземелья.

Арди с видимым усилием натянула тетиву до уха и с нескольких шагов пустила стрелу в пыльный надтреснутый череп. Та с глухим стуком влетела в глазницу, раскрошив ветхие кости, и вылетела из затылка. Труп качнулся и, промедлив мгновение, продолжил брести вперёд, шаркая задубевшими плесневыми сапогами.

— Надо достать того, с кулоном, — прохрипел Молчун и закашлялся, едва не пропустив медленный, но сильный удар ржавой болванкой, некогда бывшей мечом.

Едва восстановив дыхание он добавил:

— Вот этим ножом! Они встали, когда я его вытащил!

В десятке шагов за костяными телами в ржавых кольчугах стояла фигура, что-то едва слышно бормоча шелестящим голосом. Её иссохшее тело, казалось, каждую секунду наливалось силой и жизнью. Сгорбленные костистые плечи расправлялись и округлялись. Руки из двух тонких палок, обтянутых пергаментом жёлтой кожи, становились сильными и мускулистыми.

Молчун раздробил дубиной череп одному из нападавших и, перехватив кинжал свободной левой рукой, побежал к мёртвому колдуну. За его спиной запоздало прошипел меч неугомонного трупа.

Мутные покрытые плесенью глаза уставились на мужчину. Губы колдуна ритмично что-то проговаривали, и свет медальона пульсировал в такт словам.

Через пять шагов Молчун закачался, упал на колени и вырвал кровью. Опираясь дрожащими рукам прямо в багровую лужу перед собой, Молчун поднял голову, но уже ничего не видел. В ушах ревели водопады, по щекам текло что-то горячее и влажное.

Вроде, сзади кто-то кричал. Но Молчун не был уверен даже в этом, не говоря о том, чтобы понять, что именно кричали. Он попытался сесть, но тело, деревянное и лишённое сил, его не слушалось. Молчун завалился на бок, вытянулся, как червь, который пытается ползти, и застыл. Последнее, что он почувствовал перед тем, как отдаться уносящей его от боли и шума тьме, это то, как дёрнулась левая рука.

«Не стой же, ну! Они пришли сюда за тобой. Потому что ты пообещал Карагазу всё выяснить. Они умрут из-за тебя! Ты не можешь просто стоять и смотреть! Ты — брак своего народа! Пустая порода!»

Далур стоял на едва держащих его ногах и раскачивался из стороны в сторону. Его собственным мыслям вторил хор непрекращающегося шёпота в голове.

— Умрут, как Ганур. Из-за твоей слабости. Умрут из-за тебя, трус!

Спину обжигал привычный холод осуждающих, презрительных взглядов давно не видящих глаз. Далур зажмурился изо всех сил и, стиснув зубы до хруста, протяжно завыл. Слёзы градом потекли по грязному бледному лицу и смешиваясь с кровавой слюной повисали на бороде.

Дварф вновь отвесил себе мощную оплеуху, и вой перешёл в надсадный рык. Неполный ряд крепких желтоватых зубов обнажился в кровавом оскале. Отрывистое и частое дыхание чуть замедлилось.

Голова немного прояснилась, и Далур сделал несколько мелких и неуклюжих шагов по направлению к маячившей вдалеке фигуре с пылающей малахитом рукой у груди.

Холод, прочно обосновавшийся в прошлом году на его спине, исчез. Что-то другое пришло на его место. Что-то тёплое.

Одобрение?