Осколок белого бумеранга

Я пытался уцепиться за каждый день, он ускользал от меня, тогда я придерживал за подол вечер, но он, скидывая платье превращался в ночь, с которой мне не хотелось засыпать. Наш режим был всё тем же – никакого режима. Планы оставались неизменными – никаких планов. Мы так же бродили, ездили, катались по городу и окрестностям в поисках новых приключений. Футбол, парк, набережная, колесо обозрений, «Космос», «Драмтеатр», День города, рок – фестиваль, тусовка байкеров и лысый Петюня, «Мимино» и Вардан, дядя Паша и ледяное пиво, Жанночка из Руси, Миша из «Сибирских зорь», и так по кругу снова и снова. С каждым днём становилось всё сложнее сделать выбор, куда ещё направиться, но идти было нужно и тусоваться до ночи, потому, что жизнь короткая и она одна. Потому что я только начал смотреть фильм под названием жизнь, понимая, что пропустил больше половины и теперь не хотел отвлекаться ни на одну секунду.

Лето, так же как и всё хорошее безудержно катилось к закату, но мы всё-таки ярко отметили его финал.

В конце августа я Длинный и наш новый друг Баха поехали в Казахстан. С Бахой мы познакомились благодаря небольшому конфликту, произошедшему в бане. Мы увидели этого угловатого азиата впервые, в то время, как совершали очередной сеанс помывки. Он зашёл в парную, когда Сашка, местный завсегдатай, хлестал меня двумя огромными берёзовыми вениками. Моя очередь только подошла, и я занял место на верхнем полке, после Длинного, который как раз перебрался на полок ниже. Сашка был настоящим фанатом, знатоком бани. Когда он находился в парилке, всё должно было быть по его. Он сам запаривал веники, ставил по углам ветки засохшей вонючей полыни, заваривал в тазике листья мяты или хрена, и брызгал в топку из маленького ковшика, до тех пор, пока по его мнению в парилке не становилось хорошо. Его «хорошо» не всегда было хорошим для остальных. Кто то скрючившись, как краб вперёд ногами выползал из парилки, кто-то зажимал уши, как в лютый мороз, а кто-то наоборот покряхтывал и, размазывая пот по груди, повторял за Саней его «хорошо». Таким любителем лютого жара был Длинный. Мне казалось, что если бы смена пацанов по традиции не должна была эвакуировать нас из парилки, он сидел бы там часами. Мне, не такому выносливому, как мой друг, часто приходилось терпеть, пока хоть кто-нибудь из нашей смены не соберётся выходить. Сменой мы прозвали парней, которые заходили в баню вместе с нами и помогали нам забраться на полки. Как правило это были Сашка и крепкий седовласый мужик Анатолий, но иногда смена менялась. Мы не испытывали дискомфорта, так как большинство банщиков всегда готово было нам помочь спуститься, или подняться на полки, налить воды в шайки, потереть спину и даже сделать хороший массаж.

Сашка только начал свою экзекуцию и бил вениками еще плавно и мягко, больше размахивая и разгоняя жар над моей спиной. Дверь приоткрылась и вместе с лучом дневного света в парилке материализовался квадратный узкоглазый азиат, по внешнему виду не отличавшийся ничем от тех, которых я знал раньше. От жа̀ра, ударившего в скуластое лицо, оно сморщилось, от чего глаза превратились в узкие амбразуры. Он растерянно вглядывался в полумрак, где куча мокрых от пота мужиков лупила себя ветками от деревьев. По всей видимости, азиат был в бане в первый раз и пока что пребывал в состоянии лёгкого шока. Огромные трусы парашюты, разрисованные мелкими зверюшками свисали ниже колена.

– Трусы сними! – пробасил с нижней полки молодой парень, которого из-за наколотой на плече свастики за глаза прозвали фашистом.

Азиат продолжал морщиться и осторожно вдыхать воздух приоткрытым ртом. Он словно не слышал адресованного ему обращения.

– Трусы сними, тебе говорю! – уже громче пробасил фашист.

Квадратная скуластая башня повернулась и направила амбразуры на фашиста.

– Не могу, вера не позволяет. – сказал азиат тихо но отчётливо и членораздельно.

– Слышь ты, мне по хер твоя вера. Ты в нашей бане находишься, так что скидай шкеды. – продолжал наезжать фашист.

Азиат насупился и стоял молча, широко расставив короткие кривые ноги.

– Чё ты к нему пристал? – за шлепками веников я услышал спокойный голос Длинного.

– В нашу баню все ходят без трусов. Хочет, пусть у себя в ауле хоть в халате ходит…

– А где это написано, что нужно без трусов? Я думал мы их сами снимаем, для того чтобы нам же лучше было. Если вера не позволяет нехай будет в трусах.

– Пусть он в своём ауле, или в мечети в трусах ходит, а здесь не хер! – не унимался фашист, таращась в упор на азиата, который молчал и смотрел непонятно куда, так как глаза скрывали узкие амбразуры век.

– во-первыхон сейчас не в твоём ауле, во вторых – мы тоже не в церкви. Здесь никого кресты или полумесяца не заставляют одевать или наоборот снимать. Если по вере что-то там не положено, давай это уважать. Тебе вот тоже за твой крестик никто не предъявляет. Могли бы сказать, езжай к себе в Германию или в Латвию…