Ослепленная правдой

Когда же, войдя в палату, они должны были предъявить, сколь мало припасено для  общего стола, нашлись такие, кто их стал винить в этой скудости, спрашивать, почему, мол, не  потребовали больше, ибо для того их обоих и выбрали представителями всего сообщества.  Доктору пришлось объяснять, как было дело, упоминать о незрячем счетоводе, о грубой  несдержанности человека с пистолетом и, естественно, о самом пистолете. Тогда недовольные  несколько снизили тон, а потом и вовсе признали, что защита интересов палаты передана в  надежные руки. Раздали пайки, причем кое-кто не преминул, разумеется, заметить, что мало все  же лучше, чем ничего, а, кроме того, по времени судя, уже скоро и обед. Плохо только, если мы  разделим судьбу той коняги, которую хозяин приучал не есть и совсем уж было приучил, но тут  она и околела, заметил кто-то. Остальные бледно улыбнулись в ответ, а еще кто-то сказал:  Кстати, неглупо придумано, если только коняга эта, околевая, не знала, что околеет.

  Старик с черной повязкой вовремя сообразил, что его портативный радиоприемник, как в  силу хрупкости своего корпуса, так и благодаря имеющимся сведениям о продолжительности  его полезной жизни, не должен и не может быть занесен в список ценностей, подлежащих  обмену на еду, рассудив, что, будет ли этот прибор действовать, зависит, во-первых, от того,  есть ли внутри батарейки, а во-вторых, от их долговечности. По хриплому подвыву голосов,  еще исходящему из него, можно предположить, что век его будет недолог и часы сочтены.  Однако старик с черной повязкой решил прекратить коллективные прослушивания еще и  потому, что слепцы из третьей палаты левого крыла могли, внезапно нагрянув, высказать на  этот счет иное мнение, руководствуясь не столько материальной ценностью этого  пластмассового ящичка, которая определялась величинами, стремящимися к нулю, сколько, так  сказать, сиюминутной пользой, а вот она как раз была велика неимоверно, не говоря уж о  высокой степени вероятности того, что где имеется один по крайней мере пистолет, там и  батарейки найдутся. И объявил старик с черной повязкой, что отныне будет слушать свое радио  сам, один, под одеялом, а если услышит что-нибудь интересное, расскажет всем. Девушка в  темных очках просила, правда, дать ей послушать музыку, ну хоть немножко, просто чтоб не  забыть, на что это похоже, однако старик остался неумолим и сказал, что гораздо важней знать,  что происходит в мире, а если кому нужна музыка, то пусть слушает ее в собственной своей  голове, ибо зачем-то ведь дана человеку память. Прав, прав был старик с черной повязкой, ибо  музыка, звучавшая из приемника, царапала душу, как способно царапать только тяжкое,  постыдное воспоминание, и потому в ожидании выпуска новостей он уменьшал звук до  предела. Потом прибавлял немного, навострял ухо, чтобы не пропустить ни слова. А уж потом  своими словами пересказывал услышанное ближайшим соседям, а те - своим, и так вот  медленно, от кровати к кровати, обходили новости палату, неизбежно искажаясь от передачи к  передаче, потому что важность сообщений подчеркивалась или затушевывалась в зависимости  от того, насколько оптимистично был настроен каждый из этих живых трансляторов. И  продолжалось так до тех пор, пока однажды не смолкли слова и старик с черной повязкой не  обнаружил, что сказать ему нечего. Но не потому, что сели наконец батарейки или испортилось  что-то в приемнике, нет, опыт прожитой жизни, да и не только его собственной, с  исчерпывающей полнотой показал, что над временем никто не властен, машинки этой хватит  ненадолго, и кто-то должен наконец замолчать прежде, чем смолкнет она. Весь день, первый  день, прожитый под пятой злодеев, старик с черной повязкой на глазу принимал и передавал  новости, па собственному разумению опровергая бодрую брехню официальных прогнозов и  сообщений, и вот сейчас, к ночи, высунув наконец голову из-под одеяла, прислушивался к  хрипам, в которые из-за слабого электропитания превращался голос диктора, как вдруг голос  этот сорвался на крик: Я ослеп, сменившийся тяжелым ударом по микрофону, чередой  неразборчивых звуков, нечленораздельных восклицаний и наконец глухой тишиной.  Единственная станция, которую здесь, в клинике, мог утлыми своими силами уловить  приемник, замолчала. Но еще долго старик с черной повязкой прижимал ухо к безмолвной  коробочке, словно ожидая, что голос вернется и выпуск продолжится. Впрочем, он  догадывался, он знал наверное, что не будет этого. Белая болезнь поразила не одного лишь  диктора. Как пламя, бегущее по запальному шнуру, стремительно и неуклонно настигала она  одного за другим всех, кто был в студии. Тогда старик с черной повязкой швырнул приемник  об пол. Если бы, почуяв утаенные драгоценности, явились сюда злодеи, то нашли бы здесь  подтверждение тому, что совершенно правильно сделали, не включив портативные  транзисторы в список ценных вещей. Старик с черной повязкой натянул на голову одеяло,  чтобы поплакать без помехи.