Ослепленная правдой

Дальше, вероятно, для простоты, все произошло одновременно, то есть жена доктора  объявила громогласно и во всеуслышание, что все свободны, с чудовищным грохотом,  взметнув во все стороны языки пламени, обрушилась крыша левого крыла, с криками  устремились к воротам слепцы, не все, правда, потому что из тех, кто был внутри, одних  растерли о стены, из других ногами замесили бесформенное кровавое тесто, а высоко  взвившееся пламя охватило все здание, чтобы все это обратить в пепел. Ворота распахнуты  настежь, безумцы выходят.

  Говорят слепцу: Ты свободен, отворилась дверь, отделявшая тебя от мира, свободен, тебе  говорят, иди, а он не идет, застыл в страхе посреди улицы, и он, и все прочие, не знают, куда  идти, потому что и сравнить даже нельзя жизнь в упорядоченном и рационально обустроенном  лабиринте, каким по определению является сумасшедший дом, с тем, чтобы бродить без  поводыря в лице человека или собаки, если, конечно, у собаки есть лицо, по лабиринту  безумному и дикому, в который обратился город, и память здесь никакое не подспорье, ибо  способна показать лишь образы тех или иных мест, но отнюдь не пути, к ним ведущие. И вот, у  пылающего здания больницы, ощущая на лицах живые волны жара, слепцы и воспринимают  это как нечто, до известной степени их оберегающее, нечто, заменившее стены, то есть  одновременно и лишающее свободы, и дарующее безопасность. Они держатся кучно, они  жмутся друг к другу, как овцы, и никому не хочется стать овцой заблудшей, потому что заранее  известно, что никакой пастырь искать ее не пойдет. Пожар мало-помалу утихает, место  действия теперь вновь освещено не заревом, а луной, и слепцы впадают в беспокойство, ибо  нельзя же торчать здесь: До скончания века, говорит один из них. Кто-то спрашивает, день  сейчас на дворе или ночь, и причина столь неуместной любознательности выясняется очень  быстро: А вот интересно, еду-то привезут или нет, может быть, опять задержались, мало ли что  случилось, так уж бывало раньше. Так ведь солдат нет. Ну и что, их могли увести, потому что  стали не нужны. Не понял. Ну, потому что, к примеру, угроза заражения миновала. Или потому  что придумали лекарство от нашей болезни. Хорошо бы. Ваши бы речи. Так что делать-то  будем. Я лично останусь здесь до утра. А как ты узнаешь, что утро. По солнцу, по теплу его  лучей. А если пасмурно. Столько часов пройдет, и в конце концов утро придет. Иные слепцы,  измучившись, уселись прямо на землю, иные, ослабев еще больше, просто упали, причем  кое-кто - в обморок, может быть, ночной холод приведет их в чувство, но не вызывает  сомнений, что, когда сыграют побудку, разбудит она далеко не всех несчастных, ибо иные  дотянули только до этой вот минуты, как тот марафонец, который рухнул замертво за три метра  до финиша, хотя, в сущности, о какой жизни нельзя сказать, что она не оборвалась прежде  срока. Для тех слепцов, которые сидели или лежали, ожидаючи, когда солдаты, а не солдаты,  так еще кто-нибудь, ну, вот, скажем, хоть красный крест, принесут еды и обеспечат иные  удобства, необходимые для жизни, разочарование наступит чуточку позже, вот и вся разница. А  если кто-нибудь здесь уверовал, что открыли средство от нашей слепоты, то даже и он не  кажется от этого счастливей.