Ослепленная правдой

Жена доктора вернулась к своим, которые не иначе как по наитию сбились в кучу под  навесом кондитерской, откуда пахло скисшими сливками и еще какой-то гнилью. Пошли,  сказала она, я нашла прекрасное место, и повела их в магазин, только что покинутый  охотниками, за продовольствием. Внутри все осталось в сохранности, потому что торговали  там не съестным и не одеждой, а холодильниками, стиральными и посудомоечными машинами,  электрическими плитами и микроволновыми печками, пылесосами, миксерами, блендерами и  еще тысячей волшебных приспособлений, призванных облегчать жизнь. Пахло здесь, впрочем,  чрезвычайно скверно, и потому незапятнанная белизна бытовой техники казалась нелепой.  Располагайтесь и отдыхайте, сказала жена доктора, а я пойду промыслю какой-нибудь еды, не  знаю, где она мне попадется, близко ли, далеко, так что ждите меня терпеливо, если кто захочет  войти, говорите, что место занято, и этого будет достаточно, чтобы они ушли, тут теперь так  принято. Я с тобой, сказал доктор. Нет, лучше мне одной, надо понять, как жить теперь, когда,  насколько я понимаю, ослепли все. Ну, стало быть, сказал старик с черной повязкой, мы словно  бы и не покидали свою психушку. Никакого сравнения даже и быть не может, мы же можем  идти, куда захотим, и с пропитанием как-нибудь разрешится, с голоду не умрем, вот только бы  еще одежду раздобыть, срам смотреть, какими вы все оборванцами ходите, и в значительной  степени слова эти относятся к ней самой, ибо она по пояс едва ли не голая. Она поцеловала  доктора на прощанье, почувствовав в этот миг, как толкнулась в сердце боль. Пожалуйста, я  очень тебя прошу, ни в коем случае не уходи отсюда, даже если кто-то сюда вломится, а если  вас выставят отсюда, хоть я и не верю, что такое случится, но все же, на всякий случай, мало ли  что, так вот, не отходите далеко от дверей и, главное, держитесь все вместе, пока не приду. Она  оглядела их сквозь слезы, застилавшие глаза, вот они все стоят перед ней и зависят от нее, как  малые дети - от матери. Как же они тут без меня-то, подумала она, не сообразив, что тут теперь  все такие, и ничего, живут как-то, и надо самой ослепнуть, чтобы понять, что человек  привыкает ко всему, особенно если он уже не вполне человек, но даже если еще и не совсем  дошел до такой кондиции, вот, например, этот косенький мальчуган, который уже так давно не  спрашивает, где мама. Она вышла на улицу, обернулась, запомнила номер дома и что написано  на вывеске, теперь осталось еще узнать, как называется улица, табличка должна быть на углу,  неизвестно ведь, как далеко заведут ее поиски пропитания и какими будут они, может быть, в  три двери придется толкнуться, а может быть, в триста три, а заблудиться нельзя, не у кого  спросить дорогу, те, кто раньше видел, теперь ослеп, а она хоть и видит, да не знает, где  находится. Выглянуло солнце, заиграло в лужах на замусоренной мостовой, видней сделалась  пробившаяся меж плит трава. Людей прибавилось. Как же они ориентируются, поразилась жена  доктора. Да никак, бродят неподалеку от домов, вытянув руки, постоянно налетают друг на  друга, словно муравьи на узкой дорожке, и когда такое происходит, не слышится возгласов  протеста, да и вообще ничего не слышится, им нет необходимости говорить, вот одна семейка  отделилась от стены, поравнялась с другой семейкой, идущей навстречу, разминулась с ней,  пошла дальше, до следующей встречи. Время от времени останавливаются, обнюхивают двери,  не пахнет ли чем съестным, все равно каким, и бегут своей дорогой, вот свернули за угол,  скрылись из виду, а на их месте возникли другие, и непохоже, что они обрели искомое. Жена  доктора может двигаться куда проворнее, ибо не тратит время на то, чтобы, зайдя в магазин,  убедиться, что это не продовольственный, но очень скоро понимает, что задача ей выпала не из  легких, немногие бакалеи и гастрономы, попавшиеся ей, были уже выметены дочиста и  напоминали выеденную кожуру, пустую скорлупу.