Осман. Хей, Осман!

Вот увижу, продаётся Коран,
Куплю моему милому,
Пусть читает святую книгу!

Пойду я по улице.

Покажу свой наряд.
Увижу моего милого.
Отдам ему душу мою.

Увижу его на крыше дома,

Подам ему знак рукой.
Принесу я в жертву за любимого
Душу мою и сердце моё…[239]

«Неужели она заметила меня? Но она глаз не поднимает! Нет, это всего лишь песня…»

А голос певческий девичий продолжал разливаться, переливаться:

Милый мой, мы с тобой красивы,
Уже видались мы с тобой в большом городе, в Конье.
Ой, боюсь, умрёт один из нас, а другой в живых останется!

Ой, сердце моё! Мой всадник — герой!

Берет своё копьё, идёт в края далёкие.
Мой всадник прекрасен в дни битвы и тревоги.

Ой, сердце моё! Гусь, журавль и утка летят!

А ты сказал мне: «Ты иди, а я приду!»
Прилетел журавль, сидит на лугу.
А ты ранил меня в самое сердце!

Ой, сердце моё! Мой всадник — неистовый всадник!

С судьбою в спор он вступил.
Стремя у него — бронзовое, копьё — золотое!
С судьбою в спор он вступил!..[240]

Затем девушки, должно быть, устали работать. Поднялись на ноги и ходили между деревьями, раскидывая руки, приподнимая на воздух маленькие розовые босые ноги… Потом они обулись, и маленькие их стопы спрятались в туфельках… Потом одна из девушек захотела плясать и все присоединились к ней… Пошли вереницей, полетели на воздух розовые и белые платочки, расшитые цветочными узорами… Девушки то брались за руки, то разнимали пальцы, кружились — каждая порознь… При этой пляске они пели громко:

На башне дворца я увидела милого,
На башне дворца я увидела милого.
Звёзды по небу рассыпались.
На башне дворца я увидела милого!

На башне разноцветной я увидела милого.

На башне разноцветной я увидела милого.
Звёзды по небу рассыпались.
Пляшите и пойте, веселите меня!..[241]

Наконец девушки утомились плясать, побежали назад к ямболии, упали, хохоча, на мягкое… Но тут раздался громкий стук…

— В ворота стучатся, — сказала Мальхун. И видно было, что она тревожится.

— Это, должно быть, моя мать, — сказала старшая сестрёнка маленькой Рабии.

Девушка-подросток встала и пошла в дом вместе с Мальхун, чтобы выйти к воротам.

Скоро они вернулись вместе с женщиной, укутанной с ног до головы в покрывало тёмное. Мальхун была почтительна с этой женщиной, женой шейха. Мальхун предлагала ей присесть на ямболию и угоститься сливами. Но та отказалась тихим, но твёрдым голосом и торопила своих дочерей. После того, как они ушли втроём, ещё две девушки собрались уходить. Поднялись и все остальные.

Мальхун пошла проводить подруг. Осман увидел с кровли дома, как девушки подошли к лужайке с коновязью.

— Смотри, Мальхун! Хороший конь! Чей бы это?

Мальхун отвечала, что не знает, чей это конь. Видно было, что она смущена… «Она узнала моего коня!» — подумал Осман. А Мальхун, должно быть, гадала, узнали ли её товарки Османова коня. Могло так статься, что и узнали.

— Забери этого хорошего коня! — сказала одна из девушек.

— Я не знаю, чей он, — Мальхун ещё более смутилась.

— В Итбурну так не убирают коней, — сказала вторая девушка.

— Я ничего не знаю, — быстро отвечала смущённая Мальхун.

Товарки её ушли. Осман увидел радостно с кровли, как Мальхун ласкает морду его коня, гладит нежными руками. Осман легко прыгнул с кровли на стену, соскочил на ворота, и вот уже подбегал по улице к лужайке с коновязью. Мальхун увидела его и отпрянула от его коня…

— Здесь я! — сказал Осман. — Ты меня будто маковым соком — афионом — напоила. Только о тебе мои мысли. Ты будто куропатка нежная, но от меня, от сокола своего, тебе не уйти!

Мальхун отошла ещё подальше, посмотрела на Османа, голову наклонила и проговорила нараспев:

— Я — пичужка малая, как бы ты, сокол не растерзал меня своим клювом!

— Быть бы мне соловьём, быть бы мне кобчиком! — воскликнул Осман. — Сватов я пошлю!

Лицо девушки внезапно омрачилось:

— Нет, нет!.. Оставь меня… — И с этими словами Мальхун побежала, не оглядываясь, к воротам своего дома.

Осман легко мог бы догнать её, но не хотел никакого насилия в любви…

Он ехал медленно, выехав из Итбурну…