Осман. Хей, Осман!

— Мы совершаем три больших молебствия в храме — вечерню, утреню и обедню. При сотворении Богом мира был прежде вечер, а затем уже — утро и день. Потому мы начинаем с вечернего молебствия. Мы благодарим Бога за прошедший день и просим благословить наступающую ночь. А уже в полночь начинается утреннее молебствие. Мы просим Бога благословить наступающий день и направить нашу жизнь к исполнению заповедей Божиих! Обедня же — молебствие дня. Мы также соблюдаем посты для очищения телесного состава и чтобы сосредоточиться на мыслях о Боге. И мы празднуем торжественно Рождение и Воскрешение Иисуса Христа!.. Во время молебствия мы поем…

— Почтенный отец, я не могу быть на ваших молебствиях, моя вера — иная, но ты и твои слова внушают мне доверие. Я верю в то, что вера твоя не является злою верой. И могу ли я услыхать одно из ваших песнопений?

— Я исполню это твоё желание, потому что это желание благое, — сказал отец Николаос. И велел Василису перевести, сказать слова песнопения.

Василис тотчас исполнил приказание настоятеля. Осман выслушал похвальные слова Богу христиан…

— Это песнопение создал священномученик Афиноген, коего казнили некогда за его преданность вере язычники, — пояснил настоятель…

И повелел петь Костандису:

— Пропой ты, Костандис, умилительную песнь священномученика Афиногена! Голос твой звучит мягко и красиво и пригоден для прославления Господа…

И зазвучал тонкий, с переливами, голос греческого монаха:

— Свете тихий святыя славы, Безсмертнаго Отца небеснаго, Святаго, Блаженнаго, Иисусе Христе! Пришедше на запад солнца, видевше свет вечерний, поем Отца, Сына и Святаго Духа Бога. Достоин еси во вся времена лет быти гласы преподобными, Сыне Божий, живот даяй: тем же мир Тя славит[194].

Костандис смолк. Воцарилось молчание. Затем гость промолвил:

— Это красивая песня!.. Я благодарю всех вас!..

Настоятель первым вышел из храма, за ним гость, а за ними обоими — Василис. Костандис ещё остался, чтобы погасить свечи и запереть двери…

Воротились в трапезную.

— Если ты желаешь, гость, — обратился к Осману отец Николаос, — ты можешь остаться у нас на ночлег. Я велю приготовить для твоего ночлега одну из келий, взять оттуда на время твоего ночлега иконы, дабы они не смущали тебя!..

— Благодарю тебя, но я должен возвратиться к своим спутникам. Я не хочу, чтобы они тревожились обо мне!..

— Твой конь поставлен и устроен хорошо в монастырской конюшне. Сейчас Василис проводит тебя к воротам и передаст тебе твоего коня…

«А сильна вера этих христиан! — Осман повёл головой. — Как я мог позабыть о моём коне?! Сильная вера!.. Едва лишь вступил в обитель их Бога, и вот о коне позабыл!.. Сильная вера!..»

— Я видел ваше гостеприимство и не сомневался в том, что вы обиходите моего коня, как надобно! — сказал Осман с достоинством. — А скажи мне на прощание, почтенный отец, много ли христиан в этих землях?

— Скажу тебе, что очень много!

— Что ж! Я обещаю тебе, что те из них, которые не пожелают принять правую веру, будут обретаться под рукою и покровительством румийских-греческих священнослужителей. В государстве моих потомков будут ведать христианской верой греческие священнослужители! Они будут служить во всех храмах, и служить будут на греческом языке; потому что я вижу: греческие священнослужители мудры и хорошо просвещены, и язык ваш хорошо пригоден для песнопений богослужебных!..[195]

Настоятель простился со своим нежданным гостем и после размышлял долго о его словах; и перед внутренним взором отца Николаоса являлись во множестве греческие священнослужители во всех храмах Малой Азии и Балканского полуострова. Греческие священники господствовали; влияние их превосходило распространённостью и крепостью влияние римского понтифика! И отец Николаос верил искренне и убеждённо: всё это осуществится; всё это сделается повелениями сильных потомков юного воина с перекинутыми на грудь чёрными косами, сына мало кому ведомого вождя кочевников…

Василис проводил гостя к воротам. Отец Николаос успел отдать соответственное распоряжение и у ворот ждал давешний помощник повара, подросток, державший в поводу вычищенного, обихоженного коня…

Осман простился с Василисом:

— Прощай, добрый толмач! Пусть жизнь твоя будет под рукою-покровом твоего Бога!..

— Прощай и ты! Сегодня я говорил на тюркском наречии так долго, как никогда прежде не доводилось мне говорить! И я говорил на твоём языке о море. Кто знает! Быть может, и в этом заключается знамение. Быть может, твой народ, народ пастбищ, сделается на этой земле народом моря?..

— Пусть так и сбудется! — произнёс Осман с невольной убеждённостью. — Прощай!..

И невольно они на миг заключили друг друга в объятия дружеские крепкие. Затем разняли руки, Осман простился и с мальчиком и вскочил на коня… Василис запер за ним ворота…

* * *

Уже стемнело. Осман пустил отдохнувшего коня вскачь и вскоре уже был у своих спутников. Но волнение не оставляло его.

— Я не хочу ложиться спать, — сказал он. — Поскитаюсь по окрестностям, а наутро ворочусь к вам. Не тревожьтесь обо мне!..