Осьминог

– Что? Что такое? – Он сам не замечал, что в отчаянии прижимает ее к себе. – Тебе больно, да?

– Не нужно…

– Томоко, – Акио понял, что второй раз за этот день плачет: слезы катились из его глаз беззвучно и падали крупными каплями на восково-белое лицо девушки, – прости меня. Пожалуйста, прости меня. Это я во всем виноват. Я просто полный кретин, обещаю тебе, что такого больше никогда не повторится, я никогда больше не обижу тебя, обещаю. Ну хочешь, скажи, что я полный кретин, скажи, Акио, ты полный придурок, я ненавижу тебя, как же я тебя ненавижу!

– Не нужно, Акио, я совсем не ненавижу тебя. Ты ни в чем не виноват, это я… такая глупая…

Ему показалось, что из-за заливающих глаза слез он видит какое-то странное исходившее от Томоко голубоватое свечение. Кровь все еще текла из ее затылка, и лужа на ступенях становилась все больше.

– Камата-сама, – прошептала Томоко. – Так это вы…

Акио оглянулся. Кисё бесшумно подошел к ним и теперь стоял у ступеней храма, слегка склонив набок голову. Выражение лица у него было сейчас точь-в-точь как у статуи Хатимана-рыбака.

– Камата, – язык плохо слушался Акио, – нужно позвать на помощь! Она сильно ударилась!

Кисё опустился перед Томоко на одно колено и положил ладонь на ее лоб.

– Не нужно, Игараси-сан.

Голубоватое свечение, которое видел Акио, теперь мягко обтекало руку Каматы.

– Тут уже ничем не поможешь. – Голос Кисё звучал твердо, но вместе с тем ласково, как будто он уговаривал непослушного ребенка. – Мне правда очень жаль.

– Да как же… как же это…

Томоко отвернулась от Акио и смотрела теперь только на официанта из «Тако». Затем она медленно прикрыла глаза, и Акио уже было подумал, что она потеряла сознание, но девушка снова заговорила:

– Вы ведь… придумали тогда, Камата-сама, историю про осьминога, которого научили понимать человеческую речь и теперь он будто бы живет в нашем кампусе…

– Придумал, Ясуда-сан. – Признался Кисё.

Она помолчала немного, собираясь с силами.

– А я, дурочка, вам тогда поверила.

– Это ничего, Ясуда-сан. Хорошие девушки часто бывают доверчивыми.

Томоко снова попыталась улыбнуться.

– Это была… смешная история, Камата-сама… про осьминога, к которому приходят побеседовать профессора университета. Я думаю, было бы здорово тоже когда-нибудь поговорить с ним.

– Простите меня, Ясуда-сан. Я виноват перед вами.

– Ничего… это… ничего. Я ведь сама вас тогда попросила.

Акио почувствовал, что тело девушки становится все тяжелее, словно его притягивала мокрая от дождя земля. Он бросил отчаянный взгляд на Камату, который, застыв как изваяние, гладил Томоко ладонью по слипшимся от крови волосам – при любых других обстоятельствах Акио просто убил бы его за это.

– Уходите отсюда, Игараси-сан.

– Что?! Но Томоко, она ведь…

– Она умерла. – Кисё посмотрел Акио в глаза. – Она должна была умереть несколько месяцев назад, Игараси-сан, но она слишком любила вас и потому страдала все это время.

– Что… что ты такое говоришь?! – Акио подумал, что он, наверное, спит и видит какой-то кошмарный сон, от которого все никак не может проснуться.

И еще эта странная тишина.

– Камата, да объясни же ты в конце концов, что происходит! Может быть, хватит уже говорить загадками?!

– Примерно через двадцать минут сюда придет цунами, Игараси-сан. Если вы останетесь здесь, то погибнете, – спокойно, как если бы он сообщал обычный прогноз погоды, сказал Кисё. – Бегите наверх, к краеведческому музею, и поднимитесь на его крышу. Там вы будете в безопасности до прибытия помощи.

Акио, аккуратно опустив тело Томоко обратно на ступени, выпрямился. Теперь склонившийся над девушкой официант действительно выглядел уставшим.

– А ты как же?

Кисё покачал головой:

– Уходите, Игараси-сан. Я буду сразу за вами.

Акио отступил от него на пару шагов. Свечение плыло в воздухе – как вереница светлячков в теплый летний вечер. Удивительно, как быстро кровь впитывается в землю.

– Опять ты все врешь, Камата. – С горькой усмешкой произнес Акио и, в последний раз посмотрев на Томоко, развернулся и со всех ног бросился бежать к серым ториям.

Кисё проводил его взглядом. Остатки свечения рассеивались, теряясь в покрытой каплями дождя траве и густых зарослях стланика. Он легко подхватил Томоко на руки, поднялся по ступеням храма и, занеся ее внутрь, уложил на дощатый пол перед алтарем. Затем, сложив руки, произнес короткую молитву. Шум с моря нарастал – пока еще очень далеко, но даже здесь его уже было слышно. Он и вправду чувствовал себя ужасно усталым: больше всего ему хотелось сейчас оказаться в каком-нибудь крохотном номере отеля Book and Bed[271] с книжкой его друга, изданной в Кадокаве. Ветер раскачал колокол, висевший над ящиком для пожертвований, и тот издал громкое дребезжащее бряцанье.