Основа привязанности. Как детство формирует наши отношения

– И я часто вспоминаю, как наклонялся вперед, чтобы прижаться щекой к его щеке, потому что был уже конец дня, и я ощущал его колючую щетину. Вечерняя небритость, полагаю. Помню, каким защищенным я чувствовал себя и как близко мы были, когда я держался за его шею.

– Это было еще до того, как вы переехали, верно? – спросил Маурицио. – Тебе было около четырех лет?

– Возможно, три, – сказал я.

В этот момент диктофон щелкнул.

– Поменяешь кассету? – спросил я.

Пока Маурицио был занят диктофоном, я огляделся. На полке рядом с его столом стояла фотография привлекательной взрослой женщины в широкополой летней шляпе. Позже доктор Кортина подтвердит, что это была его мать. Она показалось мне приятной и вовсе не «рассеянной», как он ее описывал, но, в конце концов, это не меня она вырастила.

– Итак, – сказал Маурицио, нажимая кнопку «Запись», – я повторю, что первое прилагательное об отношениях с твоим отцом – «заботливые», и у тебя об этом осталось кинестетическое воспоминание. Не мог бы ты повторить?

– Кинестетическое? – переспросил я.

– Тактильное, – пояснил он. – Опиши его еще раз.

– А, то, как он несет меня в кровать на спине, – вновь сказал я, – и как моя щека касается его жесткой щетины.

– Хорошо. Второе прилагательное, которое ты использовал, – «жестокие».

– Да, это была обратная сторона заботы. Он мог быть грубым. Я помню, однажды, когда мне по-прежнему было три-четыре года, я не хотел идти в детский сад, и поэтому спрятался за креслом в нашей гостиной. Отец приказал мне вылезать, и, когда я этого не сделал, он потянулся, схватил меня за руку, выдернул оттуда и выволок из дома.

Если бы Маурицио попросил, я мог бы показать ему, как именно схватил меня отец. Там не осталось следов, он не причинил мне телесного вреда, но спустя пятьдесят шесть лет я был уверен, что помнил точное место.

– Третье прилагательное, которое ты назвал, было «отстраненные», – сказал Маурицио.

Я объяснил, что по мере моего взросления отношения с отцом становились «вынужденными или неловкими». Однажды, когда я был скаутом-волчонком (восемь-десять лет – Прим. ред.), там устроили ужин для сыновей и отцов, и мне было жутко неудобно просить, чтобы он повел меня туда.

– Мы сходили, но мне было неловко, – объяснил я.

То же самое произошло, когда я попросил его сводить меня в цирк, рекламу которого увидел по телевизору. Он казался мне более расслабленным и вовлеченным в общение с моими братом и сестрой, чем со мной.

– С другой стороны, – добавил я, – когда я участвовал в выборах в школьный совет в шестом классе, мне нужно было выступить с речью перед всей школой. И он тогда пришел, стоял в конце аудитории и слушал. Это многое для меня значило.

– Хорошо, перейдем к четвертому прилагательному? «Любящие».

– Я правда так сказал? – засмеялся я. – Что ж, я действительно чувствовал, что он любит меня.

– Можешь вспомнить случаи, подтверждающие это? – спросил Маурицио.

– Ну, он казался любящим, когда укладывал меня спать. – Я сделал паузу. – Жаль, что мне больше ничего не приходит в голову.

Еще одна пауза.

– Мой отец был успешным бизнесменом, – сказал я, – и хорошо нас обеспечивал, думаю, что именно так он выражал свою любовь. Практически каждый вечер он возвращался домой к ужину. А начиная с примерно четвертого класса, он помогал мне с домашней работой.

– Что ж, давай перейдем к последнему прилагательному, – сказал Маурицио.

– А какое я назвал? – спросил я и засмеялся, потому что действительно не мог вспомнить, что сказал несколько минут назад.

– «Недоступные».

– Ну, он был рядом, но я больше общался с матерью, – сказал я и умолк.

Пока Маурицио искал следующий вопрос, я задумался, как бы чувствовал себя, если бы однажды кто-то из моих детей, которых я очень люблю, назвал пять прилагательных для описания наших отношений.

– В детстве, – продолжил Маурицио, – что ты делал, когда расстраивался?

– Плакал, истерил, шел к сестре, – сказал я. – Моя сестра была самой заботливой. Она могла успокоить и поддержать. Не было никакого особого места, куда я бы пошел – не помню, чтобы думал, что есть какое-то безопасное место.

– Моя мать оказалась достаточно слабой личностью, – продолжил я, – и ее забота и попытки утешить меня в какой-то степени не считались. Она казалась зависимой от отца. И я думаю, именно это и привлекало меня в Ирен, домработнице, которая ехала к нам с двумя пересадками, выходила в миле от нашего дома и шла пешком в любую погоду, включая снегопады. Она работала у нас с девяти до трех или четырех часов дня, шла на остановку, ехала обратно с двумя пересадками и затем заботилась о своей семье. Как мне казалось, она всегда была рядом, терпеливая, сильная, у нее было время заботиться и играть со мной. Если я приходил из школы в дождь, она встречала меня у автобуса и провожала домой. У меня никогда не было сложностей с тем, чтобы завладеть ее вниманием. Так что, когда я приходил домой, я, по сути, приходил домой к ней.

После этого долгого монолога о домработнице я был потрясен.

– Я уверен, что мы говорили о чем-то другом, – усмехнулся я, – но не помню, о чем!