Основание современных государств

Еще труднее понять, как тепло приняли Хомейни светские демократы и левые радикалы. Как отмечает Амузегар, "политика и философия Хомейни были открытой книгой для всех, кто желал их знать... Но, подобно гитлеровской "Майн Кампф"... генеральный план аятоллы для Ирана был либо неправильно понят, либо не понят". В итоге Хомейни просто "сделал именно то, что всегда хотел сделать". В летние месяцы 1978 г. иранцы из среднего класса, воспринявшие западные представления о демократии и политических дебатах, с эйфорией праздновали, когда массовые демонстрации, очевидно, заставили режим приступить к самоподдерживающейся, по их мнению, либерализации национальной политики. Они серьезно ошиблись в оценке ситуации, по крайней мере, по четырем направлениям: (1) они полагали, что массы, участвовавшие в демонстрациях, разделяют их политические ценности; (2) они предполагали, что аятолла Хомейни будет соблюдать традиционную шиитскую ориентацию на политику и вернется к спокойной религиозной жизни, как только кризис закончится; (3) они ожидали, что шах пойдет на реформы, которые позволят ему сохранить монархию с резко ограниченными полномочиями; и (4) если шаху не удастся либерализовать режим, они ожидали, что последующая революция отведёт социал-демократам главную роль в формировании нового государства. В каждом из этих вопросов они сильно и категорически ошибались.

 

Революция и создание государства - это часто, если не всегда, очень разные вещи. Революция должна собрать широкую коалицию, которая либо терпит, либо поддерживает свержение существующего режима. В иранском случае эта коалиция держалась на личной неприязни к шаху и его силовым структурам. Поскольку режим опирался на очень узкую социальную базу, состоявшую в основном из королевской семьи, высокопоставленных государственных чиновников и их приближенных, а также военных, то, когда революционное движение начало демонстрировать свою силу на улицах, поддержка шаха со стороны населения была весьма незначительной. Но улицы были обманчивы, поскольку на них проявлялась лишь страстная и широкая ненависть к режиму.

Одной из наиболее эффективных тактик повстанцев было планирование массовых демонстраций таким образом, чтобы они совпадали с траурными мероприятиями по погибшим.

Согласно шиитской традиции, траурные годовщины отмечались с интервалом в сорок дней после смерти. Поскольку все знали, когда кто-то был убит на предыдущей демонстрации, этот интервал, а значит, и следующий повод для демонстрации были общеизвестны и не требовали особых формальностей. Кроме того, как набожные, так и светские элементы революционной коалиции могли проводить демонстрации под прикрытием религиозных обрядов, что позволяло эффективно сочетать их соответствующие обязательства. Наконец, режим не мог подавить погребальные ритуалы, не рискуя вызвать массовую реакцию среди тех, кого можно было мобилизовать только явным нарушением исламской практики. В итоге получилась великолепная тактика, которая и объединила движение, и перехитрила режим, но в остальном была лишена реального смысла и содержания.

Как волеизъявление народа демонстрации опираются на простые лозунги как мобилизующую тему и наглядную демонстрацию настроений. Как следствие, они не давали четкого представления о том, какое государство хотели бы построить массы после победы революции. Это было преимуществом, поскольку каждый элемент революционной коалиции мог сплотиться вокруг лозунгов, провозглашающих "свободу и социальную справедливость" как принципы, которые нарушил шах. И почти каждая группа в коалиции принимала религиозные образы как способ общения с руководимыми ими массами. В результате приевшиеся идеологические темы, демонстрируемые на улицах, почти все члены революционной коалиции могли интерпретировать так, чтобы это отвечало их собственным целям. Однако, несмотря на общую оппозицию шаху, внутри коалиции не было согласия по поводу создания нового революционного государства. Для многих членов коалиции это открытие впоследствии стало неприятным сюрпризом.