Более проблематичным, по крайней мере потенциально, было голосование на выборах. По всей видимости, делегаты голосовали по штатам, причем большинство делегатов от каждого штата определяло, как будет отдан голос этого штата. Поскольку такой метод голосования использовался и на Континентальном конгрессе, под эгидой которого был созван Филадельфийский конвент, то, вероятно, делегатам показалось, что это нормальное решение. Однако при таком методе каждый штат имел одинаковый вес, что давало малым штатам, таким как Делавэр, голоса наравне с крупными штатами, такими как Пенсильвания. И в ходе подготовки к съезду делегация Пенсильвании предложила своим коллегам из Вирджинии, что с самого начала
В противном случае, по мнению делегатов от Пенсильвании, малые штаты смогут впоследствии заблокировать изменение правил голосования. Таким образом, возражения против метода голосования были, по крайней мере, возможны и, если бы они были выдвинуты, формально неразрешимы. Однако в итоге никто не оспорил решение о предоставлении каждому государству одного голоса.
Сразу же после избрания Вашингтона съезд выбрал секретаря. После этого делегаты представили свои полномочия, подтверждающие их назначение штатами. По сути, делегаты взаимно одобрили членство друг друга в съезде, не высказав возражений против этих представлений. Если бы кто-то возразил, то, разумеется, не было бы формального способа разрешения спора, поскольку не существовало правил, регламентирующих определение правомочности. Однако большинство, если не все делегаты, считали, что состав участников съезда был определен еще до того, как они собрались в Филадельфии. Во-первых, в резолюции Континентального конгресса о созыве съезда было указано, что штаты должны назначать делегатов. Несмотря на то, что резолюция практически не имела юридической силы, она создавала ожидания относительно процесса отбора делегатов. В отсутствие какого-либо противодействующего импульса, это ожидание и объективный факт суверенитета отдельных штатов в этом вопросе позволили сделать оглашение полномочий не напряженным. Этот процесс признавал реальный суверенитет нескольких штатов как объективный факт. Поставить под сомнение полномочия делегатов от одного из штатов означало бы поставить под угрозу суверенитет этого штата и, по всей вероятности, привело бы к выходу этого штата из конвента.
Съезд завершил свою организационную работу, назначив комитет "для составления правил, которые будут соблюдаться в качестве постоянных постановлений съезда", и удалился на выходные. Когда делегаты собрались в следующий понедельник, этот комитет представил свод правил, которые были рассмотрены, изменены, а затем одобрены или отвергнуты один за другим. И здесь съезд не мог действовать, не преодолев каким-либо образом дилемму открытия, поскольку действовал вне формальной парламентской процедуры. Однако вопрос, который больше всего занимал умы большинства делегатов (о распределении голосов между отдельными штатами), уже был решен в результате голосования по кандидатуре Вашингтона на пост президента собрания.
На начальном этапе своей работы Конституционный конвент в большей или меньшей степени соответствовал инструкциям, данным ему Континентальным конгрессом. Делегаты были должным образом назначены отдельными штатами, их полномочия были утверждены их коллегами. А парламентские правила Континентального конгресса в большей или меньшей степени определяли порядок работы. Но вскоре обнаружилось очень серьезное отклонение от инструкций Конгресса. Конституционному конвенту было предписано сосредоточить свое внимание на "единственной цели - пересмотре Статей Конфедерации и сообщении Конгрессу и законодательным собраниям о внесенных в них изменениях и положениях". Однако почти сразу после начала работы делегаты отбросили Статьи Конфедерации как макулатуру и начали разрабатывать планы создания совершенно нового правительства. При этом, как это впоследствии стало характерно для законодательных собраний, приступивших к делиберации, делегаты не признали никакого авторитета, перед которым им пришлось бы отчитываться в своих действиях. В этом они были одновременно и радикальны, и, с нашей современной точки зрения, более или менее обычны.