Основания девятнадцатого столетия

В XIII веке, когда германцы развивали свой новый мир, кре­стьяне почти везде в Европе были свободными людьми, с более гарантированным существованием, чем сегодня, потому что наследственная аренда была правилом, так что, например, Англия, являющаяся сегодня родиной крупного землевладе­ния — еще в XV веке находилась почти полностью в руках со­тен тысяч крестьян, которые были не только юридическими владельцами своих наделов, но имели право бесплатного поль­зования общими лугами и лесами.³⁹⁴ Тем временем эти кресть­яне были лишены всех своих владений, просто ограблены. Все средства были хороши для этого. Если не была поводом война, чтобы их прогнать, то подделывались существующие законы и издавались новые законы, которые имение мелких владельцев передавали крупным владельцам. Но не только крестьяне, мел­кие сельские хозяева тоже должны были быть истреблены: это происходило кружным путем, когда они погибали из–за конку­ренции с крупными владельцами, скупавшими их имения.³⁹⁵ Какую суровость это несло с собой, можно увидеть на одном–единственном примере: в 1495 году английский сельский рабочий–поденщик зарабатывал в три раза больше (по покупа­тельской возможности), чем сто лет спустя! Как видим, при­лежный сын при всем усердии мог заработать лишь треть того, что его отец. Такой удар, который затрагивает именно произ­водящий класс народа, просто ужасен. Удивительно, что при такой экономической катастрофе не расшаталось все государ­ство. В течение только этого века почти все крестьяне стали по­денщиками. И в первой половине XVIII века крестьянское сословие — независимое за несколько веков до этого — опус­тилось так глубоко, что его члены без милостивых даров «гос­под» или поддержки общинной кассы не смогли бы выбраться, так как максимального заработка за весь год было недостаточ­но, чтобы купить минимум, необходимый для жизни.³⁹⁶ Но во всех этих вещах, как вообще при наблюдении природы, ни при абстрактном теоретизировании, ни в простых чувствах нельзя поддаваться влиянию мнения. Известный экономист социолог Эванс (Jevons) пишет: «Первый шаг к пониманию заключается в том, чтобы раз и навсегда отбросить представление, что в со­циальных вопросах существуют абстрактные «права».³⁹⁷ Что касается морального чувства, хочу сказать, что природа по­всюду жестока. Наше возмущение преступными королями, а теперь жестоким дворянством ничто по сравнению с возмуще­нием, которое внушает любое изучение биологии. Нравствен­ность — это исключительно внутренняя, т. е. трансцендентная интуиция. «Отче, прости им» не находит примеров вне челове­ческого сердца. Отсюда смехотворность всякой эмпирической, индуктивной, антирелигиозной этики. Но если мы — как велит наш долг — оставим мораль в стороне и ограничимся значени­ем экономического развития для жизни, то достаточно взять в руки специальную книгу, например, «Geschichte der Landbau­wissenschaft» («История сельскохозяйственной науки») Фрааса (Fraas), и мы увидим, что была необходима полная перестройка сельского хозяйства. Без этого в Европе было бы так мало еды, что мы были бы вынуждены съесть друг друга. Но мелкие крестьяне, образовывавшие определенную коопера­тивную сеть во всех странах, никогда не смогли бы провести назревшую реформу сельского хозяйства, для этого был необ­ходим капитал, знания, инициатива, надежда на большие при­были. Такие преобразования не могли провести люди, которые едва сводят концы с концами, здесь необходима также дикта­торская власть над большими областями и многочисленная ра­бочая сила.³⁹⁸ Эту роль взяло на себя сельское дворянство и смогло ее хорошо выполнить. Его подгонял быстрый расцвет купечества, которое угрожало их социальному положению. Они столь старательно и успешно принялись за работу, что урожай зерна к концу XVIII века в четыре раза превысил уро­жай конца XIII века! Кроме того, откормленные волы прибави­ли в весе в три раза, с овец настригали шерсти в четыре раза больше! Это был успех монополии, успех, который рано или поздно должен был пойти на пользу общности. Потому что мы, германцы, не можем долго терпеть карфагенскую эксплуата­цию. И в то время как крупные землевладельцы все прибирали к рукам, как заслуженную плату своим рабочим, так и зарабо­ток, который раньше давал скромное благосостояние семьям тысяч образованных сельских хозяев, эти силы искали другие пути достижения достойного человеческого существования. Изобретателями в текстильной промышленности XVIII века были почти исключительно крестьяне, занимавшиеся ткачеством, подрабатывавшие на жизнь, другие уехали в колонии и выращивали на огромных площадях зерно, конкурировавшее с отечественным, третьи становились матросами и торговцами. Короче говоря, ценность монополизированного землевладения постепенно уменьшалась и все еще уменьшается, как ценность денег,³⁹⁹ так что, очевидно, начнется встречная волна, и мы приближаемся к тому времени, когда общность опять вступит и здесь в свои права и потребует назад доверенное имущество у крупных владельцев, как политические права у короля. Приме­ром может служить революция во Франции, еще один пример дал тридцать лет назад немецкий князь, великий герцог Мекленбург–Шверина.