Основания девятнадцатого столетия

Так возник никейский Символ веры: с одной стороны, умный расчет целеустремленного, бессовестного, совер­шенно нехристианского политика, которого интересовал только один вопрос: как лучше всего подчинить подданных; с другой — трусливая неискренность напуганных прелатов, поставивших свою подпись под тем, что они считали неправильным, и как только они вернулись в свои епархии, начали проводить агитацию против него. Для нас, дилетантов, в от­ношении этого первого и основополагающего собора интере­сен тот факт, что большинство епископов, как истинных учеников Оригена, вообще были против ограничений со­вести такой духовной смирительной рубашкой и требова­ли Символ веры более обширный, чтобы дать в нем место вещам, которые превосходят человеческий разум и тем са­мым обеспечить право на существование научной теоло­гии и космологии.¹⁰⁰ Эти эллинистические христиане стремились к свободе внутри ортодоксальной религии, по­добно тому как это было в Индии.¹⁰¹ Именно это Рим и импе­ратор хотели предотвратить: не должно было остаться ничего колеблющегося, ненадежного, но как в любой другой области, так и в религии законом должно быть абсолютное единообразие по всей Римской империи. Насколько невыно­симым для высокообразованного эллинского ума было ограниченное и «ограничивающее» догматизирование, освещает тот факт, что Грегор Нацианский (Nazianz), которого рим­ская церковь причислила к лику святых, еще в 380 году (т. е. через много лет после Никейского собора) писал: «Некото­рые из наших теологов считают Святой Дух определенным действием Бога, другие — созданием Бога, третьи — Самим Богом; иные говорят, что они не знают, что принять, из бла­гоговения перед Священным Писанием, которое не дает это­му четкого объяснения».¹⁰² Но римский имперский принцип не мог отвести от Священного Писания. Капля свободы мыс­ли и его неограниченный авторитет были бы поставлены под угрозу. Поэтому на Втором Вселенском соборе в Константи­нополе (в 381 г.) Символ веры был дополнен, чтобы запол­нить последние пробелы, а на Третьем Вселенском соборе в Ефесе в 431 году было определено, что «из этого Символа под страхом отлучения от Церкви нельзя ничего удалить и ничего к нему прибавить».¹⁰³ Так духовное движение уми­рающего эллинизма, продолжавшееся три века, окончатель­но остановилось. Как это происходило, можно прочитать в исторических произведениях, однако необходимо исполь­зовать произведения теологов (всех церквей) с большой ос­торожностью, потому что из чувства стыдливости они быстро проходят мимо обстоятельств, сопровождавших от­дельные соборы, на которых были установлены догматы веры христианства «на вечные времена».¹⁰⁴ Один собор про­текал так, что даже в римско-католических произведениях был назван «собором разбойников». Однако трудно опреде­лить, к какому собору этот титул подходит больше всего. Меньше всего достоинства было в знаменитом Третьем Вселенском соборе в Ефесе, где партия так называемых ор­тодоксов, т. е. тех, кто хотел сковать дальнейшую мысль, привела в город целую армию вооруженных крестьян, ра­бов и монахов, чтобы запугать противников-епископов, пе­рекричать их и, если необходимо, убить. Это был другой способ заниматься теологией и космологией, чем эллинисти­ческий! Может быть, это было пригодно для данного жалко­го времени и данных жалких людей. Еще одно замечание: лично я считаю, несмотря на мое неприятие воплощенного в Риме хаоса народов, что Рим, подчеркивая конкретное по сравнению с абстрактным, оказал религии услугу и спас ее от опасности полного распыления и раскола. Однако было бы смешно восхищаться ограниченным и низким характером, например Кирилла, убийцей благородного Ипатия, или ис­пытывать почтение перед соборами, как в Ефесе, председате­лем которого он был, и который император (Феодосий младший) назвал «позорным и пагубным собранием» и дол­жен был самовольно распустить, чтобы прекратить взаимные оскорбления и грубое насилие святых пастырей.