Ксюха успела найти перец, лаврушку и соль (последнее неожиданно оказалось самым сложным – кто же знал, что она прячется в баночке из-под витаминов), поставить воду, достать пельмени, а за стеной все еще напряженно молчали.
– Итак? – поторопил Людвиг.
– Что ты хочешь услышать?
– То же, что и ты: правду. Правда в обмен на правду.
– Правда и ничего кроме правды? – Если бы кому-то пришло в голову выдавать премию за самый нервный смех, Тимур сейчас вошел бы в тройку лидеров. – Я бы убил тебя, если бы мог. Тогда, сразу. Да и потом много раз хотелось. А со временем понял, что это ничего не изменит, и… Ничего не будет как раньше, да? Столько лет прошло. Я должен был тебя ненавидеть, а вместо этого волновался и постоянно гадал, жив ли ты вообще. Вроде и злился, но то и дело ловил себя на мысли, что оправдываю тебя. Что были какие-то причины, которых я не знаю. Что это была случайность. Или что ты не мог поступить иначе…
– А если мог? – тихо спросил Людвиг.
– Я не верю. И… не знаю, что тебе еще сказать. Вот мы сидим рядом – и я ничего плохого к тебе не чувствую. Просто больно. Ты хоть представляешь, как мне было больно? И как до сих пор больно?
– Очень даже представляю.
– Тогда к чему все эти дурацкие вопросы?
– Потому что мне важно знать ответ. Ну же, признайся самому себе: простил?
– Да простил, простил, отвали.
Наступила пауза. Какая-то неожиданно уютная пауза. До этого молчание между Людвигом и Тимуром звенело напряжением и пахло грозой, а сейчас в него можно было завернуться, как в плед.
Ксюха засыпала пельмени в кипящую воду, убавила газ и вернулась к наблюдательному (вернее, слуховому) пункту.
– Как думаешь, она подслушивает? – неожиданно спросил Людвиг.
– Наверняка.
Голос Тимура звучал глухо и сдавленно, будто он говорил куда-то в подушку. Или в плечо Людвига.
– Можно я буду говорить при ней? Я обещал ей рассказать, но вряд ли смогу решиться на это второй раз. Послушаете вместе, хорошо?
– Ладно.
– Ты только все время держи в голове, что ты меня за это уже простил. Это важно. Правда важно.
– Хорошо.
– А давайте после пельменей? – подала голос Ксюха. – А то, судя по всему, после этой истории у вас обоих намертво аппетит отобьет. И у меня тоже.
Погода была как по заказу: небо синее, солнце яркое, ветерок свежий, но теплый – и не скажешь, что осень. Деревья уже начали желтеть, но делали это робко, неуверенно, словно никак не могли заставить себя расстаться с летними зелеными нарядами.
Людвиг валялся на газоне – тоже зеленом, лениво поглаживал упругие травинки и ни о чем не думал. Вообще.
Не думать было удивительно легко: под солнечными лучами мысли разбежались, как тараканы по углам, а те, что рискнули задержаться, выдуло ветром. Черепная коробка осталась блаженно пуста, девственно чиста и до странности легка. И все тело тоже казалось легким, невесомым. Людвиг впервые в жизни пожалел, что он волк, а не птица, а то воспарил бы в небеса, заложил над городом крутой вираж… и нагадил бы на голову каждому, кто решится прервать это прекрасное состояние лени и ничегонеделания.
– Ну ты и забрался! Еле нашел!
…Ладно, каждому, кроме Тимура.
Тимуру даже подзатыльник давать жалко, он все равно неисправим.
– Чего тебе, юный падаван?
Недавно у них случился спонтанный марафон просмотра «Звездных войн», переросший в не менее спонтанное фехтование на световых мечах (рулонах ватмана и миллиметровки, оставшихся у Людвига со времен учебы в универе). В результате побоища на лбу Тимура до сих пор красовались следы синяка, а за ухом – падаванская косичка. Коротенькая, насколько длины волос хватило.
Зато челка постепенно отрастала, выцветала, и подкрашивать ее заново будущий джедай не спешил.
– Я тут придумал одну штуку! Пошли покажу!
– А до завтра твоя штука не потерпит? Или хотя бы до вечера? – Людвиг слегка повернулся, подставляя солнышку другой бок.
– Вечером было бы круче, но открытие-то сейчас. Надо до него успеть.
Вообще-то, до открытия – торжественного перерезания ленточки на входе в новый жилой комплекс – оставалось меньше часа, и Людвиг надеялся провести это время, нежась на травке. Сегодня
Людвиг собирался наблюдать за суматохой с ближайшего холма. Оттуда открывался живописный, но слегка дуалистичный вид: с одной стороны – небольшой лесок и речка, с другой – окраина города и стройка. Два новых дома сверкали на солнце и издалека выглядели почти прозрачными и очень хрупкими.