Основы языческого миропонимания

Д. А. Клеменц и М. Н. Хангалов описали некогда существовавший у бурят необычный тип общественной структуры, сложившийся на основе коллективных облавных охот. В этих периодических облавных охотничьих предприятиях участвовала группа родов — от нескольких сот до нескольких тысяч человек. Участники собирались в условленном месте верхом на конях при полном военно-охотничьем снаряжении. Руководил этим главный охотник — галши. Потом галши и его ближайшие помощники стали руководить и другими сторонами жизни общества: взяли на себя обязанности военных вождей и шаманов (жрецов?).

В итоге у северных бурят возникло раннегосударственное теократическое образование, основным проявлением которого была организованная на военный лад облавная охота на диких копытных, перемежающаяся с грабительскими набегами на соседей. Социальная элита состояла из «шаманов-начальников». Возглавлял общество главный шаман-галши. Во время ритуальных мероприятий он был верховным шаманом (жрецом?), в военных походах — военачальником, в облавных охотах — главным охотником-распорядителем, при спорах и тяжбах — последней судебной инстанцией. Кроме того, он был хранителем общественной казны и владельцем многих рабов (Клеменц Д. А., Хангалов М. Н., 1910). Похожая общественная структура, возглавляемая «шаманами-начальниками», имела место в прошлом и у якутов (Ксенофонтов Г. В., 1930. С. 21).

В обско-угорской этнографии совмещение богатырского (княжеского) и шаманского достоинств проявлялось в ритуальных военных плясках шамана с мечами (или саблями), в использовании вместо шаманской шапки военного шлема и др. (Новицкий Гр., 1941; Шавров В. Н., 1871; Гондатти Н. Л., 18886). Некоторые былинные остяцкие богатыри носили двойной титул: тонх-урт (тонх — высокопоставленное культовое лицо, урт — князь, богатырь). Живший в начале XVII в. остяцкий князец Нахрач, глава Нахрачеевых юрт, был одновременно «начальником, дер-жавцем и служителем скверного… истукана» (Новицкий Гр., 1941. С. 72). Существуют подобные сведения и о многих других сибирских народах (Михайловский В. М., 1892; Иванов С. В., 1978. С. 138–142).

Как правило, теократические амбиции исходили не от шаманов, а от богатырей (князьцов, вождей), стремившихся к монополизации всех сфер власти. При таком политизированном симбиозе шаманство утрачивало элемент избранничества, теряло ряд своих характерных признаков и приобретало черты, свойственные жречеству.

Далее я буду говорить не столько о предшаманах (триединство «шаман-охотник-воин») и постшаманах (триединство «шаман-вождь-богатырь»), сколько об истинных шаманах-избранниках, свободных от стремления к «совместительству». Иначе мы запутаемся в бесконечном выискивании шаманских проявлений во всех языческих культовых мероприятиях, завязнем в «вымучивании» шаманов из колдунов, ворожеев, гадателей, ясновидцев, знахарей, жрецов и других лиц, ритуальные приемы которых в той или иной мере содержатся либо угадываются в отдельных элементах шаманской обрядово-ритуальной практики.

Постулированные мною в этой и предыдущих главах три главные культовые функции шамана (страж миропорядка; хранитель равновесного состояния добра и зла; куратор жизненного круговорота) не приложимы в должной мере ни к предшаманам, ни к постшаманам, ни, тем более, к колдунам, знахарям, ворожеям и пр., а лишь к подлинным шаманам, определяющим своими ритуально-обрядовыми и мировоззренческими проявлениями подлинное шаманство и подлинный шаманизм, о которых я буду говорить в последней, восьмой, главе.

Вернемся к триединствам «шаман-охотник-воин» и «шаман-вождь-богатырь», фиксирующим соответственно начальный и конечный моменты развития культовой личности шамана. Хотя названные триединства имеют не вполне одинаковую социальную окраску, они, тем не менее, свидетельствуют о некой цикличной повторяемости образа культовой личности в сибирском язычестве. По весьма доказательному мнению И. С. Вдовина, на стадии зарождения шаманства жрец (он же глава семьи или рода) и колдун существовали параллельно как две отдельные культовые личности (Вдовин И. С., 1981а. С. 273–275). Со становлением шаманства различия между ними все более стираются. В конце концов, качества и функции жреца и колдуна сливаются воедино. «Жрец» и «колдун» становятся двумя равноправными сторонами единой личности шамана. В позднем шаманстве вновь определяется тенденция (особенно выраженная у южносибирских народов) к распаду шаманского мифо-ритуального комплекса на жреческий («белое шаманство») и колдовской («черное шаманство»).

Видимо, в основе непреходящих категорий первобытно-исторической действительности заложен некий структурный принцип, основанный на чередовании этапов интеграции и распада. Это касается не только истории шаманства, но и других сторон историко-культурного и этнокультурного процессов (Косарев М. Ф., 1984. С. 155–156; 1991. С. 67; 1997. С. 21).