Основы искусства святости, том 2

какой-нибудь публичной девке, по обычаю цинично, хотя не без игривости, с матерными выражениями, кощунственно приправленными для остроты церковными словами (заменяю все это многоточиями):

«Безалаберный! Ты ничего не пишешь мне о 2100 р., мною тебе должных, а пишешь мне о М-те Керн, которую... я на днях...» и так далее.

Правда, мы живем в таком веке, когда обольщение девиц, и как можно раньше, является для молодых людей «боевой задачей» и похвальбой, а для самих потерпевших завистливой долей и «честью»¹⁸.

Правда и то, что критика — эта старая блудница, старающаяся казаться целомудренной для большего обольщения публики, — и общественное мнение

19

часто на их стороне . Но нам, христианам, до этого нет никакого дела, мы должны вещи называть своими именами, чтобы не дать заблудиться меньшим братьям, и исполнять то, чего требует от нас Евангелие, а не общественное мнение, которое Господь назвал прелюбодейным и грешным. Иначе грозит нам подпасть под строгий приговор Христа Спасителя на Страшном Суде (Мк. 8, 38).

Наконец упомяну еще об одном устроении души, совершенно погибельном для спасения, которое складывается из всех трех предыдущих и, как рак, глубоко проникает в душу и разъедает ее. Это — тонкое растление всей духовной сущности человека. Оно называется лукавством.

По чеканному выражению преподобного Иоанна Лест-вичника, «лукавство

есть искусство, или, лучше сказать, безобразие бесовское, которое потеряло

20

истину и думает утаить это от многих» .

Еще несколько его же определений: «Лукавство есть извращение правоты, обольщенный разум, лживое оправдание себя благонамеренностью, клятвы, повинные муке, двусмысленные слова, скрытность сердца, бездна лести, навык

лгать... личина покаяния... вражда против исповеди... коварная улыбка при

21

обличениях... притворное благоговение; словом, оно есть бесовское житие» .

22

Посему-то св. Симеон Новый Богослов с плачем молился: «Милостиве... Христе мой!.. Очисти сердце мое от всякого лукавства, потому что оно есть корень и источник греха. Лукавство есть семя лукавого сеятеля; а где оно есть, там и произрастает, и поднимается вверх, и производит -289-

весьма много ветвей лукавства и злобы. Его-то корни из глубины исторгнув, Христе мой, и очистив ниву души и сердца моего, всади в них страх Твой, Милостиве...»

Путь к избавлению от этой страсти лежит через кротость, простоту, незлобие и, кратко сказать, через смирение.

-290-

§ 8. Гордость.

«Гордость, — сказал Иоанн Лествичник¹, — есть... бесовское изобретение... матерь осуждения, исчадие похвал, знак бесплодия души, отгнание помощи Божией, предтеча умоисступления, виновница падений, причина беснования, источник гнева, дверь лицемерия, твердыня бесов, грехов хранилище, причина немилосердия, неведение сострадания, жестокий истязатель, бесчеловечный судья, противница Богу, корень хулы».

Разберем некоторые из этих положений — например, что гордость есть «предтеча умоисступления».

Действительно, поскольку человек заходит в это соленое море страстей, постольку омрачается умом. «Я хочу быть малым, гордым и святым», — вещает Человек в «Тиртее» Пшибышевского. Вот пример. Герой хочет соединить воду с огнем, бесконечное с конечным, диавола с Богом (2 Кор. 6, 15). Но «как овца с волком не сходится для деторождения, — говорит преп. Марк Подвижник , — так и болезнование сердечное [т. е. смирение, почитание себя за малость, за ничто] не соединяется с пресыщением [и гордостию] для зачатия добродетелей». Почему же автор произносит такой умоисступленный вздор устами выведенного им типа? Потому что герои Пшибышевского, как известно, все «сверхчеловеки», то есть гордецы высшей степени, они мыслить и говорить иначе, как сумасбродно, не могут.

Но как ни невероятно это соединение гордости со святостью в устах Пшибышевского, известная шведская писательница Сельма Лагерлёф в «Легенде о птичьем гнезде» пошла еще дальше: она вывела тип деятельно-практический, замечательный тем, что он совмещает в себе вышеупомянутые несовместимые качества. Таким образом, пожелание превращается в дело, хотя только на бумаге. Но важно тут одно, что писателей нисколько не задевает невозможность существования даже для мысли таких типов.

Такое же мышление мы находим у художественных критиков, философов, историков и других. Вот, например, отзыв С. Рейнака о «Pieta»* (*Скорбь (итал.); скульптура Микеланджело, известная еще под названием «Оплакивание Христа». — Прим, составителя.) Микеланджело в соборе св. Петра:

-291-

«Микеланджело смело положил тело Христа на колени задрапированной Богоматери и сумел извлечь из этого контраста поразительный эффект. Богоматерь страдает молча; величие и гордость [это у Богоматери-то, смиреннее Которой никого нет на свете среди созданных тварей! — Л к. 1, 48] не позволяют Ей плакать»³.

Что все это значит? А то, что помрачение не единичный факт, а явление, общее для писателей. Ведь примеры эти можно бы умножить до любого количества.