Матвеев живо мимо меня пробежал и не заметил. Я осталась одна, сижу на корточках за мусорными баками. В голове мысли кипят. Леонид упал, его в госпиталь увезли. Нам сказали: «Директора пару недель на службе не ждите, у него гипертонический криз, ушиб ребер». А он только что тут ходил. Из клиники вечером смыться нетрудно. Врачи по домам разъехались, дежурный Гиппократ спит, медсестра чай пьет в комнате отдыха. Но зачем Матвеев удрал из клиники и в НИИ пришел? По какой причине заходил через подвал? Что ему в лаборатории делать? Потом мне такое в голову пришло, что меня аж пот прошиб. Что мне директор сделать велел? Открутить вентиль, уйти. Сказал, что газ взорвется, когда никого там не будет. И только сейчас я сообразила: а с какой стати бабахнет? Нужна или искра, или надо спичкой чиркнуть, зажигалку включить. Лишь сейчас мне стало понятно: Леонид Гаврилович не о всех своих планах мне сообщил, задумал иезуитскую историю. Я войду в восемь в комнату, щелкну выключателем, он у нас старый. А проводка наружная, ее постоянно коротило, давно надо было ее поменять. Гончаров несколько раз ходил к Леониду, просил произвести ремонт, тот отмахивался:
– Денег нет.
Матвеев хорошо знал об аварийном состоянии проводов. Он приехал на час раньше, чем мне велел, сам открыл кран на баллоне и умчался. Упал директор нарочно, хотел оказаться в больнице, иметь алиби на момент взрыва. Ну и что выходит? Я заявлюсь в указанный час, щелкну выключателем. И! Прощай, лаборатория, а вместе с ней и я. Не знаю, сколько женщин до и после меня в «пещере радости» побывало, но когда директор заговорил, что меня из-за секретности в Испанию не выпустят, я пригрозила сообщить правду о его утехах кому надо. Вот гад и решил одним махом избавиться от Гончарова и от меня.
Глава 37
Евгения потрясла головой.
– Сижу, значит, я за баками, сил нет даже пошевелиться. Понимаю, что надо бежать, а ноги не слушаются. Вдруг голоса. Глядь, идут два Петровича – Василий и Роберт. Первый сердится:
– Роб! Я помню, что вынул все из термошкафа, выключил его.
Шмелев возражает:
– Нет. Меня вдруг осенило: ты ключ от агрегата не брал! Нельзя до утра аппаратуре работать, сгорит!
Теребенько его кулаком в спину пнул.
– Паникер! Ничего не случится! А ключ ты мне дал.
Шмелев на своем стоит.
– Нет. Давай поспорим. Если я прав, ты мне бутылку коньяка поставишь. Коли ты аккуратно шкаф от сети отсоединил, я притащу тебе пузырь.
– Ладно, – согласился Василий, – имей в виду, я пью только дорогой, с пластмассовой фигуркой Наполеона на горлышке. Ты в курсе, сколько пол-литра стоит?
– Готовь деньги, – засмеялся Роберт.
– А-а-а, – протянул Теребенько, – то-то я гадал, зачем ты меня вытащил из дома, чтобы шкаф отрубить от сети. Неужели сам не мог на кнопку нажать? Теперь мне ясно. Ты уверен, что я накосячил, хочешь получить дорогую бутылку. Вот и потянул меня с собой. Хитрован! Но раскошелиться тебе придется.
Они отпирали дверь, разговаривали, потом вошли. А у меня сила в ногах появилась, я побежала со двора, оказалась на улице и услышала: «ба-бах!»
Евгения потерла щеки ладонями.
– Почему я их не остановила? А как объяснить, что я за мусорниками делаю? Крикнуть: не ходите наверх, там газ течет? Они аварийку вызовут, мастер баллон закрутит, ко мне пристанет, в угол загонит вопросами: «Откуда ты узнала про течь, зачем во дворе пряталась?» Припишут мне намерение НИИ взорвать, осудят, на зону отправят.
– Гадина, – прошептала Варвара Петровна.
– Мразь, – добавила Екатерина Семеновна.
– Вот из-за кого за отцом приехали, а мама его убила, в меня стреляла и с собой покончила, – пробормотала Оксана.
Женя продолжала говорить:
– В театре я еле высидела. Утром так голова болела, что я в поликлинику пошла. Там давление померили, за голову схватились, и в Боткинскую меня на «Скорой» доставили. Неделю там провалялась, времени хватило обдумать, как себя вести. Позвонила Лене домой, решила: если жена подойдет, трубку повешу. Но он сам ответил, я заявила:
– Все готово. Жду помощи с Испанией.
Он закашлялся, потом сказал:
– От своих слов я не отказываюсь.
Евгения неожиданно усмехнулась.