Читаем Особенности развития жанра баллады в отечественной поэзии 1990–2000-х гг. полностью

В развитие жанра русской романтической баллады значительный вклад внес и М.Ю. Лермонтов, также обогативший ее жанровую структуру. Уже его ранние баллады демонстрируют связь с поэтами-романтиками В. А. Жуковским, А. С. Пушкиным, западноевропейской литературной традицией и фольклором, но в то же время, перенимая сложившиеся традиции в развитии жанра, поэт выступает безусловным новатором. Сохраняя лиро-эпическую основу баллады, он значительно сокращает ее сюжетную форму. Краткость и динамичность, усиление лирического начала при сохранении эпического момента, отказ от заштампованных сюжетов и «избитой» балладной «экзотики» становятся отличительными чертами лермонтовской баллады. Его баллады также отличаются напевным, лирическим характером («Баллада», 1929), таинственно-мрачным колоритом, напряженно-драматическим ритмом («Баллада» (из Байрона), 1830), имитацией под простонародную немецкую песню («Баллада», 1832).

Ярким примером синтеза жаровой формы баллады и лирической песни может служить лермонтовская «Русалка» (1832), сюжет которой обогащается и за счет глубокого психологизма изображаемых чувств, музыкальной выразительности. Доминирующее лирико-философское начало, создание чувственной и страдающей личности отличают такие балладные стихи М. Ю. Лермонтова, как «Дары Терека» (1840), «Любовь мертвеца» (1841), «Тамара» (1841) и др.

Исследователи обнаруживают несколько разновидностей жанра баллады в творчестве русского поэта: фольклорную, аллегорическую и мифологическую [см.: 136, с. 221]. К первой группе относят «Атамана» (1831), «Тростник» (1832), «Куда так проворно, жидовка младая» (1832). Однако при этом литературоведы отмечают, что данные произведения не явились чем-то принципиально новым в русской балладной поэзии, не стали примером новой реалистической баллады в народном духе [см.: 136, с. 54]. Определенные новаторские черты обнаруживаются в двух других жанровых формах. Например, при помощи аллегории, глубокого лирического подтекста автор обогащает поэтические сюжеты «Двух великанов» (1832), «Трех пальм» (1838), «Спора» (1641) философскими размышлениями о поступательном ходе истории, сути цивилизации, прогресса.

Комбинация балладных и мифологических черт обнаруживается в балладных стихах М. Ю. Лермонтова «Русалка», «Дары Терека», «Морская царевна», «Тамара». Причем поэт не продолжает сложившиеся традиции обращения к мифологическим сюжетам и образам, а создает балладный мир по модели классического мифа, что отражает стремление к мифотворчеству как отличительной черте поэтики романтизма. Подчеркнем, что балладный мифологизм не находит своего дальнейшего развития в балладном творчестве русских поэтов XIX в., однако заслуга М. Ю. Лермонтова в развитии жанра баллады заключается прежде всего в создании ее лаконичности, емкости, эмоционального содержания, драматизации, расширении балладных ситуаций за счет страстных любовных перипетий, романтизации подвига, философского подтекста.

Важным этапом в развитии жанра баллады второй половины XIX в. стало творчество и К. Павловой, привнесшей яркую лирическую тональность в структуру жанра. П. П. Громов, анализируя художественное своеобразие ее лирических произведений, отмечал, что это даже не баллады, «<…> все эти вещи слишком лиричны для баллады. Дело тут не просто в особом герое с особой судьбой, но еще и в лирической напряженности психологии этого героя, в проникновении лиризма в самый сюжет» [цит. по: 186, с. 147]. Наличие таинственных, фантастическо-мистических сюжетов, особого драматизма и психологизации позволяет нам говорить о специфике таких балладных стихов К. Павловой, как «Старуха» (1840), «Дочь жида» (1840) и «Баллада» (1841). Такие черты ее баллад, как лирическая напряженность, особый тип героя, драматические диалоги, развернутый пейзаж, не только восходят к балладной традиции В. А. Жуковского, но и репрезентируют новую жанровую модификацию русской баллады. Балладные опыты К. Павловой вплотную подводят к следующему этапу в эволюции жанра, к балладным стихотворениям А. К. Толстого.

Следует признать, что к середине XIX в. усиливается интерес к исторической балладе, нашедшей яркое воплощение в творчестве А. К. Толстого в 1840-е гг. («Василий Шибанов», «Князь Михайло Репнин», «Ночь перед приступом» и др.).

Перейти на страницу:

Похожие книги

История Петербурга в преданиях и легендах
История Петербурга в преданиях и легендах

Перед вами история Санкт-Петербурга в том виде, как её отразил городской фольклор. История в каком-то смысле «параллельная» официальной. Конечно же в ней по-другому расставлены акценты. Иногда на первый план выдвинуты события не столь уж важные для судьбы города, но ярко запечатлевшиеся в сознании и памяти его жителей…Изложенные в книге легенды, предания и исторические анекдоты – неотъемлемая часть истории города на Неве. Истории собраны не только действительные, но и вымышленные. Более того, иногда из-за прихотливости повествования трудно даже понять, где проходит граница между исторической реальностью, легендой и авторской версией событий.Количество легенд и преданий, сохранённых в памяти петербуржцев, уже сегодня поражает воображение. Кажется, нет такого факта в истории города, который не нашёл бы отражения в фольклоре. А если учесть, что плотность событий, приходящихся на каждую календарную дату, в Петербурге продолжает оставаться невероятно высокой, то можно с уверенностью сказать, что параллельная история, которую пишет петербургский городской фольклор, будет продолжаться столь долго, сколь долго стоять на земле граду Петрову. Нам остаётся только внимательно вслушиваться в его голос, пристально всматриваться в его тексты и сосредоточенно вчитываться в его оценки и комментарии.

Наум Александрович Синдаловский

Литературоведение
100 запрещенных книг: цензурная история мировой литературы. Книга 2
100 запрещенных книг: цензурная история мировой литературы. Книга 2

«Архипелаг ГУЛАГ», Библия, «Тысяча и одна ночь», «Над пропастью во ржи», «Горе от ума», «Конек-Горбунок»… На первый взгляд, эти книги ничто не объединяет. Однако у них общая судьба — быть под запретом. История мировой литературы знает множество примеров табуированных произведений, признанных по тем или иным причинам «опасными для общества». Печально, что даже в 21 веке эта проблема не перестает быть актуальной. «Сатанинские стихи» Салмана Рушди, приговоренного в 1989 году к смертной казни духовным лидером Ирана, до сих пор не печатаются в большинстве стран, а автор вынужден скрываться от преследования в Британии. Пока существует нетерпимость к свободному выражению мыслей, цензура будет и дальше уничтожать шедевры литературного искусства.Этот сборник содержит истории о 100 книгах, запрещенных или подвергшихся цензуре по политическим, религиозным, сексуальным или социальным мотивам. Судьба каждой такой книги поистине трагична. Их не разрешали печатать, сокращали, проклинали в церквях, сжигали, убирали с библиотечных полок и магазинных прилавков. На авторов подавали в суд, высылали из страны, их оскорбляли, унижали, притесняли. Многие из них были казнены.В разное время запрету подвергались величайшие литературные произведения. Среди них: «Страдания юного Вертера» Гете, «Доктор Живаго» Пастернака, «Цветы зла» Бодлера, «Улисс» Джойса, «Госпожа Бовари» Флобера, «Демон» Лермонтова и другие. Известно, что русская литература пострадала, главным образом, от политической цензуры, которая успешно действовала как во времена царской России, так и во времена Советского Союза.Истории запрещенных книг ясно показывают, что свобода слова существует пока только на бумаге, а не в умах, и человеку еще долго предстоит учиться уважать мнение и мысли других людей.Во второй части вам предлагается обзор книг преследовавшихся по сексуальным и социальным мотивам

Алексей Евстратов , Дон Б. Соува , Маргарет Балд , Николай Дж Каролидес , Николай Дж. Каролидес

Культурология / История / Литературоведение / Образование и наука
Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней
Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней

Читатель обнаружит в этой книге смесь разных дисциплин, состоящую из психоанализа, логики, истории литературы и культуры. Менее всего это смешение мыслилось нами как дополнение одного объяснения материала другим, ведущееся по принципу: там, где кончается психология, начинается логика, и там, где кончается логика, начинается историческое исследование. Метод, положенный в основу нашей работы, антиплюралистичен. Мы руководствовались убеждением, что психоанализ, логика и история — это одно и то же… Инструментальной задачей нашей книги была выработка такого метаязыка, в котором термины психоанализа, логики и диахронической культурологии были бы взаимопереводимы. Что касается существа дела, то оно заключалось в том, чтобы установить соответствия между онтогенезом и филогенезом. Мы попытались совместить в нашей книге фрейдизм и психологию интеллекта, которую развернули Ж. Пиаже, К. Левин, Л. С. Выготский, хотя предпочтение было почти безоговорочно отдано фрейдизму.Нашим материалом была русская литература, начиная с пушкинской эпохи (которую мы определяем как романтизм) и вплоть до современности. Иногда мы выходили за пределы литературоведения в область общей культурологии. Мы дали психо-логическую характеристику следующим периодам: романтизму (начало XIX в.), реализму (1840–80-е гг.), символизму (рубеж прошлого и нынешнего столетий), авангарду (перешедшему в середине 1920-х гг. в тоталитарную культуру), постмодернизму (возникшему в 1960-е гг.).И. П. Смирнов

Игорь Павлович Смирнов , Игорь Смирнов

Культурология / Литературоведение / Образование и наука