Особое мнение

– Ничего подобного, – возразил Стоун, однако прозвучало это не слишком-то убедительно даже для него самого. – Давайте побеседуем неофициально. Да, я действительно подтасовал результаты контрольной работы Иэна Дункана. Возможно, мотивы, подтолкнувшие меня к нарушению…

– Разве вы не завидуете Дункану? – оборвал его Дойл. – Его успеху на вчерашнем концерте, приглашению в Белый дом?

В кабинете воцарилась мертвая тишина.

– Может, и так, – помолчав, согласился Стоун. – Но это не отменяет того факта, что Иэну Дункану по всей справедливости здесь не место: он подлежит выселению вне зависимости от моих побуждений. Загляните в Свод законов о коммунальных многоквартирных жилых комплексах. Я знаю, там есть статья насчет подобных случаев.

– Однако вы, – твердо ответил капеллан, – не выйдете из кабинета, пока не покаетесь по всей форме: аппарат в любом случае следует удовлетворить. Попытка добиться выселения соседа ради реализации собственных эмоциональных потребностей – дело, знаете ли, серьезное. Покайтесь в этом, а после мы, вероятно, сможем поговорить и о статьях Свода законов, относящихся к Дугласу.

Стоун испустил страдальческий стон и вновь прилепил к вискам электроды.

– Ладно, – сквозь зубы процедил он, – я ненавижу Иэна Дункана за то, что у него есть творческий дар, а у меня нет. Готов предстать перед судом двенадцати присяжных из соседей – пусть решают, какого наказания достоин мой грех, однако требую, чтобы Дункана обязали выполнить проверочную работу по релполу! От этого я не отступлюсь: он не имеет права жить среди нас. Ни морального, ни законного.

– Что ж, на этот раз вы, по крайней мере, честны, – хмыкнул Дойл.

– Сказать откровенно, – заметил Стоун, – вчера я слушал их музыку с удовольствием. Играли они неплохо, но интересы жильцов комплекса превыше всего.

Казалось, выплюнув новую перфокарту, покаятрон издевательски фыркнул… но, вероятнее всего, это было лишь причудами воображения.

– О-о, да вы только увязли глубже прежнего, – объявил Дойл, скользнув взглядом по перфокарте и протянув ее Стоуну. – Взгляните-ка: ваш разум – буйная мешанина путаных, противоречивых мотивов. Когда вы в последний раз исповедовались?

– Кажется, в августе прошлого года, – покраснев, пробормотал Стоун. – Капелланом тогда был Пепе Джонс.

– Да-а, поработать с вами придется немало, – со вздохом протянул Дойл и, закурив, устало откинулся на спинку кресла.

Программу выступления в Белом доме после долгих, ожесточенных споров решили открыть чаконой из «Партиты ре минор» Баха. Элу она всегда нравилась, несмотря на трудности в исполнении – чего стоили одни только двойные ноты![18] Иэна одна мысль о чаконе повергала в дрожь. Теперь, задним числом, он от души сожалел, что не настоял на куда более простой «Пятой сюите для виолончели соло», но было поздно: Эл уже отослал всю информацию в Белый дом, секретарю отдела «АР» – артистов и репертуара – Гарольду Слезаку.

– Да не трясись ты так, – сказал ему Эл, – у тебя вторая партия. Ты ведь не против вторым номером мне подыграть?

– Не против, – заверил его Иэн.

Наоборот, этому он был искренне рад: Элу досталась часть куда более сложная.

По тротуару за границей торговой площадки «Лоханки Люка-Лунатика» № 3 плавно скользил, высматривая возможных покупателей, ползал из стороны в сторону папула, однако в такую рань, около десяти утра, ни единой достойной охомутания жертвы ему еще не подвернулось. В тот день площадка приземлилась в холмистой части Окленда, штат Калифорния, среди извилистых, окаймленных деревьями улиц лучшего жилого квартала. Напротив площадки, в некотором отдалении, высился «Джо Луис», причудливого вида, но тем не менее впечатляющий коммунальный жилой комплекс на тысячу квартир, населенный в основном обеспеченными неграми. В лучах восходящего солнца здание выглядело особенно ухоженным и опрятным. У парадного подъезда, преграждая вход всем посторонним, прохаживался охранник с пистолетом и бронзовой бляхой на груди.

– К тому же Слезак еще должен одобрить программу, – напомнил Иэну Эл. – Может, Николь не пожелает слушать чакону: вкусы у нее специфические и вдобавок меняются, что ни день.

Иэн тут же представил себе Николь в розовом, отделанном кружевами халате, сидящую, опершись спиной на подушки, посреди исполинской кровати: рядом поднос с завтраком, в руках программа концерта, представленная для одобрения…

«Она о нас уже слышала, – подумал Иэн. – Знает о нашем существовании! В таком случае мы действительно существуем. Будто ребенок, которому нужно, чтобы все, что он ни сделает, увидела и оценила мать, все мы рождены на свет, непроизвольно воплощены в действительность взглядом Николь».

Ну, а когда она отведет взгляд в сторону? Что будет с нами потом? Исчезнем, вновь канув в забвение?

«Опять распадемся на атомы, утратив всякую форму, – подумалось Иэну. – Вернемся обратно… в мир небытия. В тот мир, где провели всю жизнь до этой самой минуты».