Особое назначение

— Да ты что, папа? — Женька оглянулся, не слышат ли их. — Просто командир!

— Ну-ну...

Сергей Викентьевич отогнул полу шинели, вынул серебряные часы — луковицу на цепочке — и протянул Женьке:

— Вот, сын. Это тебе.

— Да ты что, папа! Зачем?

Женька только теперь увидел, как постарел за последние месяцы отец. Седыми стали желтоватые от табака усы, морщинистой шея.

— Возьми, — твердо сказал Сергей Викентьевич. — Память будет.

— А как же ты? Пульс у больных... И всякое там...

Чтобы не расплакаться, Женька говорил первое, что пришло в голову.

— А!.. — махнул рукой Сергей Викентьевич и отвернулся.

— Становись!.. — послышался голос Колыванова.

— Иди, сын, — сказал Сергей Викентьевич. — Иди и помни: трусов у нас в семье не было.

Он быстро поцеловал Женьку в щеку, как клюнул, и подтолкнул к Лене:

— Прощайся и ступай!..

Женька смотрел на Лену и молчал. Потом сказал:

— Спасибо.

— За что?

— За то, что пришла.

— Что ты, Женя... Я так рада, что тебя увидела.

— Правда?

— Конечно!

Женька смотрел на ее зазябшее лицо, на волосы, выбившиеся из-под шапочки и припорошенные снежной пылью, он протянул руку, чтобы то ли стряхнуть с ее волос приставший снег, то ли просто погладить их, но опять послышался громкий голос Колыванова:

— Смирно!.. По порядку номеров рассчитайсь!

— Беги, Женя! — сняла с руки перчатку Лена и провела ладонью по его щеке. — Беги!

— Прощай, Лена! — все еще стоял и смотрел на нее Женька.

— До свидания! — покачала головой Лена. — Мы еще встретимся, Женя. Обязательно!

Женька доверчиво улыбнулся и пошел, но все время оборачивался и кивал ей и отцу, потом опять остановился.

— Пиши!

— Куда?

— Не знаю! — крикнул Женька и побежал к шеренге комсомольцев.

Он встал на свое место рядом с Кузьмой и даже успел крикнуть свой порядковый номер. Кузьма одобрительно ткнул его в бок, а Колыванов протяжно закричал:

— По вагонам!

Пока все рассаживались по теплушкам и занимали места на нарах, Женька высматривал на платформе отца с Леной, видел, что они не уходят, а жмутся от ветра у стены пакгауза, махал им рукой, чтобы они шли домой, но они не понимали его, махали ему в ответ и показывали то на столб семафора, то на паровоз, давая понять, что скоро уже двинется эшелон.

У дверей теплушки стоял Степан и посматривал то на них, то на суматошно счастливого Женьку, что-то кололо его в сердце, он понимал, что и хотел и не хотел, чтобы вот так же стояла на платформе мать и тоже что-нибудь неразборчиво кричала, махала руками и улыбалась сквозь слезы. Потом увидел, как издалека бежит по платформе женская фигура в платке, хотел уже прыгнуть вниз и бежать навстречу, вгляделся и узнал Екатерину Петровну и спешащего следом Зайченко.

— Глаха! — обернулся он. — Тетя Катя бежит!..

Глаша ойкнула, поддернула юбку, спрыгнула с теплушки на полотно между путями и побежала к Екатерине Петровне.

Настя подошла к Степану и сказала:

— Ну, слава тебе!.. А то все глаза выплакала, что не так с ней попрощалась.

У Степана отлегло от сердца: значит, не на него она сердилась, а на себя. И глаза поэтому были красные, и с Настей шушукалась об этом.

А Глаша вихрем налетела на Екатерину Петровну, обняла, прижалась, спрятала голову у нее на груди. Екатерина Петровна гладила ее одной рукой по плечам и по голове, другой вытирала слезы, а стоящий рядом Зайченко хмурился, помаргивал и говорил:

— Ну, будет вам... Будет... Хватит, говорю...

Екатерина Петровна отмахивалась от него, глотала слезы и щептала Глаше:

— Под пули зря не лезь... Слышишь? Помню я твои разговоры... Не лезь под пули...

— Катя! — сердился Зайченко.

— Ладно тебе! Ладно! — отвернулась от него Екатерина Петровна, еще крепче обняла Глашу и вдруг всхлипнула громко, со стоном: — Доченька ты моя!..

Глаша сжалась в комочек в ее руках, окаменела, потом подняла голову и трудно, медленно, будто только-только училась выговаривать это слово, сказала:

— Мама...

Екатерина Петровна охнула и прижала ее к себе.

Протяжно и требовательно загудел паровоз, Зайченко за плечи оторвал Екатерину Петровну от Глаши, а ее подтолкнул к составу и сам пошел следом.

Степан протянул Глаше руки, и она на ходу влезла в теплушку и встала у перекладины. Так они и стояли рядом — Степан, Глаша, Женька — и смотрели, как идут сначала вровень с теплушкой, а потом бегут следом Екатерина Петровна и Лена, шагает за ними Зайченко, и только Сергей Викентьевич, высокий и прямой, стоит один на краю платформы и становится все меньше и меньше.

IX

Деревню отбили в ночном бою.

Еще курился дымок над сгоревшей крышей риги, чернели обугленные стропила, по перепаханным колесами пушек огородам бродила чья-то недоеная корова и тоскливо мычала.

За деревней лежало поле с неубранными полегшими овсами. За полем виднелась полоска леса, и где-то там, в логах, отсиживались белые, готовясь к новой атаке. Могли они наступать и с другой стороны деревни, от реки, где занимали противоположный высокий берег и держали под прицельным огнем переправу.