Особые отношения

Он зашел за мной через десять минут, чтобы вместе пойти пообедать. До ресторана мы так и не добрались. Я бы не сказала, что затащила его в постель — потому что он отправился туда сам и очень охотно. Достаточно сказать, что в тот самый момент, как открылась дверь, нас просто притянуло друг к другу.

Позже, в постели, он повернулся ко мне и сказал: «Так кто сделает второй шаг?»

Сказать, что с той минуты мы стали неразлучны, было бы большим преувеличением. И все же именно тот вечер я приняла для себя за точку отсчета — с этого времени каждый из нас стал неотъемлемой частью жизни другого. Одно обстоятельство поразило меня больше всего: я говорю о том, как удивительно легко и гладко прошел переходный период. Тони Хоббс вошел в мою жизнь, и это не сопровождалось даже обычными колебаниями, сомнениями и вопросами, не говоря уж о бурных романтических переживаниях, которые обычно ассоциируются у нас с coup de foudre[1]. Поскольку оба мы были людьми уверенно стоящими на ногах, привыкшими жить самостоятельно, каждый с уважением относился к независимости другого и с готовностью подстраивался под него. Правда, нас явно удивляли друг в друге национальные черточки и причуды. Тони частенько мягко подсмеивался над моей чисто американской склонностью понимать все чересчур буквально, привычкой то и дело задавать наивные вопросы, излишней тягой к копанию в мелочах. Я, в свою очередь, изумлялась его нежеланию говорить о чем-либо серьезно и стремлению все сводить к шутке. А еще Тони оказался совершенно бесстрашным во всем, что касалось его работы. В этом я убедилась примерно через месяц. Как-то вечером нам позвонили и сообщили, что исламские фундаменталисты расстреляли автобус с немецкими туристами, посещавшими пирамиды в Гизе. Мы не мешкая прыгнули в машину и понеслись по направлению к Сфинксу. Когда добрались до места происшествия, Тони удалось пробраться сквозь кордоны египетских солдат прямо к автобусу, залитому кровью, — несмотря на реальную угрозу, что террористы могли его заминировать. На другой день, на пресс-конференции по поводу этого нападения, египетский министр туризма попытался обвинить в преступлении иностранных террористов — и Тони перебил его, держа в руке обращение, в котором каирский филиал «Братьев-мусульман»[2] заявлял, что берет полную ответственность за нападение на себя. Тони не только прочитал обращение исламистов на почти безупречном арабском — сделав это, он повернулся к министру и спросил: «А теперь не соблаговолите ли пояснить, почему вы нам солгали?»

Тони испытывал неуверенность по поводу одной-единственной вещи: своего роста, хотя я не раз убеждала его, что для меня, черт возьми, это не имеет ровно никакого значения. Наоборот, меня даже как-то умиляло то, что этот способный, образованный и такой смелый мужчина комплексует из-за внешности. Тогда-то я и начала понимать природу его бравады: он бесстрашно задавал трудные вопросы и в погоне за сюжетом бросался очертя голову в самое пекло, чтобы заставить всех забыть о своем росте. И не только росте. Втайне он считал себя белой вороной, вечным неудачником, чей удел — высунув в окошко нос, смотреть на мир, в котором он чувствовал себя чужим. Мне понадобилось некоторое время, чтобы распознать в Тони эту неуверенность, настолько умело скрывал он этот комплекс, демонстрируя окружающим свое превосходство. Но однажды он открылся в общении с другим англичанином — корреспондентом «Дейли телеграф» по фамилии Уилсон. Уилсону не было и тридцати пяти, но его шевелюра уже изрядно поредела, он располнел и как-то оплыл По выражению Тони, стал похож на круг камамбера, забытый на солнцепеке. Я относилась к нему спокойно, хотя из-за манеры говорить — он лениво тянул гласные — и преждевременной полноты (не говоря уж о неизменных куртке сафари немыслимого покроя и фланелевой клетчатой рубахе) он смахивал на героя мультфильма. Тони держался с Уилсоном вполне корректно, но на самом деле терпеть его не мог — особенно после одного разговора, происшедшего между ними в клубе «Гезира». Уилсон нежился на солнце у бассейна. Голый по пояс, он красовался в клетчатых длинных шортах и замшевых туфлях с носками. Зрелище было не из приятных. Поприветствовав нас, он спросил Тони:

— Ну что, на Рождество домой?

— В этом году вряд ли.

— Ты ведь тоже лондонец, верно?

— На самом деле, из Бакингемшира.

— А точнее?

— Эмершем.

— А… Эмершем, как же. Девятая зона метро, линия Метрополитен. Выпьем?

У Тони лицо сделалось каменным, но Уилсон, казалось, ничего не заметил. Он окликнул официанта, заказал три джина с тоником, потом извинился и отошел в туалет. Как только он удалился на достаточное расстояние, Тони прошипел:

— Тупой придурок.

— Ты что, Тони? — Меня удивила эта необычная для него вспышка гнева.

— Девятая зона метро, линия Метрополитен… — передразнил он, пародируя сочный акцент Уилсона. — Я так и знал, что он это скажет. Обязательно лягнет, влезет со своей издевочкой.

— Слушай, но он же просто сказал…

— Я понял, что он сказал — я слышал каждое долбаное слово.

— И что он хотел сказать?