Особые условия

Кныш не выдержал и улыбнулся широко, откровенно, потянулся так, что во всем теле вразнобой хрустнули суставы. Удивительное дело-Анатолию Евгеньевичу захотелось выпить, он вдруг ощутил настойчивое желание действительно опрокинуть рюмку-вторую. Кныш почувствовал себя сильным, способным принимать решения, человеком, который позволяет себе иметь желания и ублажать их. Вот так.

Надо сказать, что Анатолий Евгеньевич обладал удивительной способностью и выпивать бесплатно. Одевшись потеплей, он отправлялся на прогулку. Заметив, что ктото из знакомых выходит из магазина с утяжеленным карманом, Анатолий Евгеньевич, выждав полчаса, отправлялся к нему по какому-то очень важному делу, заходил в дом смущенно, с превеликим удивлением замечал на столе откупоренную бутылку...

- Хо-хо! - говорил он, дивясь своей удачливости. - Да я никак в самый раз попал!

- Ну, Толик, нюх у тебя прям-таки собачий! - восторженно крякал простодушный хозяин и бежал ополаскивать еще один стакан.

Был и другой способ - надежнее, достойнее. Не нужно было притворяться, маячить за избами и уныло чокаться с человеком, глубоко ему безразличным. Сегодня Кныш решил воспользоваться вторым способом. Сегодня он себя уважал.

Анатолий Евгеньевич снимал комнатку у Верховцевых, тех самых, сын которых, Юрка, несколько дней назад удрал из отделения милиции вместе с Горецким. Теперь он сидел дома, залечивал обмороженные конечности и молчал, злился, как волчонок, попавший в капкан. Отец виноватил самого Юрку, участкового, которому блажь в голову пришла запереть парня на ночь в отделении, мать все валила на отца, на строительное начальство, а сын время от времени покрикивал на обоих, поскольку мужественно всю вину брал на себя.

Прислушиваясь к движению за стеной, звяканью посуды, грохоту принесенных с улицы дров, Анатолий Евгеньевич готовился проскочить через общую комнату, не привлекая внимания и не вмешиваясь в семейные передряги. Но стоило ему приоткрыть дверь, как отец, даже не успев захлопнуть дверцу печи, распрямился и, повернувшись к Юрке, крикнул:

- Вот! Спроси человека! Ты спроси, если отцу родному не веришь! Скажи ему, Евгеньич!

- Отец прав, - скорбно и значительно ответил Анатолии Евгеньевич, - Ты, Юра, напрасно так. Нельзя.

Надо...

- Да вы послушайте, что он говорит!

- Но он отец, Юра, - Анатолий Евгеньевич вложил в эти слова столько печали, мудрости и беспокойства за парня, что тот присмирел.

- Вот то-то! А за батиной спиной все мы герои!

Отец сердито шевелил нечесаными усами, с силой бросал в печь мерзлые поленья, так, что где-то там, в огненной глубине, они глухо ударялись о кирпичи, напористо шагал по комнате, норовя пройти так, чтобы наткнуться на кого-нибудь-на Юрку, на мать, на Анатолия Евгеньевича, и они шарахались в стороны, уступали дорогу, но отец снова пер на них, и они снова увертывались.

- Следователь в поселок приехал из-за тебя, дурака!

Ишь министр какой! Ишь фигура! Это как? Как, спрашиваю, понимать?

- Коли б порядок был в Поселке, то ничего б и не случилось, - сказала мать убежденно. Отец круто, всем корпусом повернулся на ее голос, но не успел ничего сказать. - Порядка потому что нет, - повторила мать. - А коли б он был, порядок-то, то, слава богу, и жили бы спокойно. Такое мое слово. А то моду взяли - мальчишек под замок сажать! Это и зверя какого посади, он тоже удрать изловчится.

- А кто его, дурака, заставлял камни в окна бросать?

Отец заставил? Может, мать упросила? Это же надо! - старик воздел руки вверх, как бы призывая в судьи высшие силы. - Ведь как всегда было... Полюбил парень девку, чего не бывает... Так он ей цветы, он ей колечко подарит, платок какой, песню на худой конец споет, спляшет косо-криво... А этот-камни в окно. Чтоб, значит, она не забывала его, память чтоб о нем имела, любовь его жаркую оценить могла! А! Евгеньич, ты слышал, чтоб люди про любовь камнями разговаривали?

- Да какая любовь, какая любовь! Чего мелешь-то! - простонал Юрка.

- Юра, - с чувством произнес Анатолий Евгеньевич. - Понимаешь, Юра, надо как-то соразмерять свои поступки и слова, слова и желания, желания и возможности... Надо, Юра, жить так, чтобы на тебя не показывали пальцем, скорбно закончил Анатолий Евгеньевич и поспешил выйти, прихватив с полки в сенях сверток.

На крыльце он постоял с минуту, будто в раздумье, и направился в магазин. Ему не повезло-там уже торчал Горецкий. С перебинтованной головой, пластырем на подбородке, с костылем - не залечил еще раны после ночного побега. Вообще-то его положено было держать под стражей, но надобности в этом не видели. И Горецкий шатался по Поселку, заглядывал в мастерские, часами околачивался в магазине, неизвестно о чем толкуя с продавщицей.