Особый штаб «Россия»

Власов, по воспоминаниям Смысловского, критиковал его и за взгляды, касавшиеся места и роли военной службы в человеческой жизни. В этом пункте Власов и Смысловский кардинально расходились. Они стояли на разных позициях. Власов нападал на классическое понимание воинской традиции, считал неприемлемым кастовый подход в формировании современной армии. Прусский милитаризм Смысловского казался ему «развращением», неспособностью почувствовать жизнь, всегда пребывающую за пределами абстрактных формул.

Борис Алексеевич не соглашался с оппонентом. Для него, человека, воспитанного на европейских военных традициях, «жизнь» и «армия» были равнозначными понятиями, диадой, повлиявшей на его кредо и бытие. Военное сословие являлось для Смысловского незыблемой основой. Полнота жизни, о которой говорил Власов, не была для Бориса Алексеевича положительной категорией, так как она таила в себе хаос, столь близкий толпе, не знающей сути настоящего порядка[474].

Разумеется, мысли Смысловского несли на себе отпечаток идеализма, некоторой архаичности в плане восприятия действительности. Но за фасадом этих, на первый взгляд, старых представлений лежал личный военный опыт Бориса Алексеевича, накопленный им за годы службы в русской и немецкой армиях. И это был реальный опыт, позволявший ему делать выводы, соответствовавшие настоящему положению вещей. Борис Алексеевич объективно оценивал ситуацию, сложившуюся на фронте. Иллюзий он не питал, но и не страдал латентной германофобией, свойственной Власову.

В ходе беседы Смысловский высказал прогноз, что немцам придется долго воевать против англо-саксонского мира. Время будет работать на русских антибольшевиков, чье значение как союзника будет возрастать с каждым днем, и Рейх предоставит России «свободу политического действия»[475]. При этом Смысловский понимал, что в войне против всего мира Германия победить не могла («Временные победы Германии на Востоке и Западе, — подчеркивал он, — не изменили бы общего хода военных действий. Силы были слишком неравны»).

Власов отстаивал идею организации широкомасштабной национальной революции и партизанского движения, второй гражданской войны, которая должна охватить весь Советский Союз. РОА он считал исходной точкой опоры русских сил сопротивления. Осуществить такой замысел при определенных условиях было возможно, но с помощью немцев, чей потенциал следовало адекватно использовать себе во благо, а потом, когда большевики будут повержены, повернуть оружие против Рейха. Народ, измученный коммунистами и немцами, откликнется на призыв РОА и поддержит ее в борьбе за свободу и независимость России. Людям будет предложена перспективная программа по возрождению страны[476].

Смысловский отнесся к данному плану скептически, хотя впоследствии, в Аргентине, и признал некоторую возможность его осуществления, если бы сложились подходящие условия и обстоятельства, а немцы отказались бы от своих расовых воззрений. В целом он не верил в такой поворот событий. Россия, по его мнению, устала от политических, социальных, интернациональных экспериментов. Даже с частичным ослаблением большевизма выход из войны для страны был практически невозможен. На народ Борис Алексеевич надежд не возлагал: народ духовно болел, а Сталин и кучка его подручных сидели в Москве и манипулировали «двухсотмиллионной массой»[477].

Смысловский соглашался с Власовым в том, что немцев нельзя слишком глубоко допускать в Россию (графиня Ирина Николаевна Хольмстон-Смысловская в интервью радио «Свобода» в 1999 г. привела слова своего мужа: «Там, в России, если дойдет до того, что немцы выиграют войну, там нельзя допустить, чтобы немцы поставили нам своих гаулейтеров, надо, чтобы это русские были, которые стопроцентно чистые…»). Смысловский придерживался идеи накопления русских сил, в том числе и внутри оккупационных органов, что в конечном итоге должно было привести к получению статуса союзника[478]. Отсюда становится понятным, почему Борис Алексеевич остался верен клятве, данной Германии. Только в рамках Рейха и следовало добиваться статуса союзника, считал Смысловский, поскольку в любом случае формированием и обеспечением добровольцев занимались бы немцы.

Андрей Андреевич не жаловал немцев, хотя в личном общении с ними был предельно корректен. Еще во время первой встречи Смысловский заметил, что у Власова «сказывалась привычка на многое смотреть сквозь очки советского воспитания, а на немцев — как на исторических врагов России»[479].