Особый слуга (СИ)

Поклонники Полетт оказались ветрены. Игорь Остроумов, не снеся постоянной нужды, отрекся от своих революционных воззрений, воротился в лоно семьи и изображал примерного сына. Красавчик Алексис сделал предложение Аделаиде Тумановой, которое было воспринято той весьма благосклонно. Серго Верхоглядов, отчаявшись растопить сердце Полетт, перенес внимание на юную кокетку Агнессу Голубкину, задорно смеявшуюся над всем, что бы он ни сказал. Мишель Караулов стрелялся на дуэли, о том прознали недруги кавалергарда и донесли императору, который, не мудрствуя, отправил обоих дуэлянтов замирять непокорных горцев, напутствуя их словами: «Уж коли вы непременно желаете умереть, сделайте это во благо Родины». Государь не жаловал дуэлей. Самым стойким оказался Пьеро Поцелуев, все также преданно смотревший на графиню своими темными глазами с опущенными вниз внешними уголками, словно печальный спаниель.

Лишившись кавалеров, Полетт неожиданно для себя сдружилась с графом Медоедовым. Они были удобны друг другу — он не посягал на ее сердце, которое было прочно занято другим, она поддерживала его репутацию записного ловеласа. Граф и графиня встречались на балах, ходили на прогулки, наносили друг другу визиты вежливости и вместе ездили в оперу, которой Медоедов слыл большим знатоком.

Театр был полон. Дамы старались перещеголять друг друга роскошью и изяществом пошитых по последней моде нарядов, кавалеры были в бархатных фраках, в шелковых жилетах, многие — со сверкающими бриллиантами орденами на атласных лентах. В простых светлых платьях и непременном жемчуге, выйти без которого не позволяли приличия, прохаживались юные барышни, чья молодость была самым надежным из украшений. Полетт расположилась в ложе вместе с графом Серебряным. На старике свободно болтался синий фрак с фалдами ниже колен и округлыми передними полами, тощие, как у Кащея, ноги были обтянуты короткими панталонами и шелковыми чулками, парадные туфли с алыми каблуками сияли начищенными пряжками. При Медоедове были неизменная трость с серебряным набалдашником и слуховая трубка.

После первого акта граф и графиня раскланивались с общими знакомыми и обменивались впечатлениями:

— Как вам декорации и костюмы, граф?

— Великолепно! Эта алавастровая[2] белизна, подернутая тончайшими кружевами на фоне благородного тона бордоского вина…

— А ведущая актриса, мадмуазель Рено? По-моему, у нее замечательное меццо-сопрано.

— Belissimo[3]! Такая волнительная полнота. Не жалую я худосочных барышень, они начисто лишены страсти.

— А голос, понравился ли вам ее голос?

— Выше всяких похвал! Родинка в форме бабочки особенно завлекательна.

— Остроте вашего зрения можно лишь позавидовать. Я не разглядела у нее никакой родинки.

— Зачем разглядывать? Если позволите, я сей же час прижмусь к ней устами.

— Разве я вправе позволять или не позволять вам целовать мадемуазель Рено? Вам лучше спросить о том у нее.

— Вообще-то я говорил о вашей груди. Но насчет мадемуазель Рено вы подали чудесную идею, ее грудь тоже весьма неплоха.

— Однако вы шалун! Я хотела знать, как вам понравилась опера?

— К черту оперу, я слыхал ее сотню раз и не уловлю там ничего нового. Женская грудь — вот подлинное произведение искусства, в отличие от оперы ею можно наслаждаться бесконечно. В следующий раз не стану спрашивать дозволения, а просто сделаю. Будет, чем похвалиться перед внукам.

— Вы так убеждены, что их это заинтригует?

— Я сказал перед внуками? Вы, несомненно, правы, графиня, этих балбесов уже ничем не удивить. Конечно же, я имел ввиду правнуков. Позвольте отлучиться на минуточку? Схожу за кулисы, спрошу у мадмуазель Рено, быть может, в отличие от вас она не против поцелуев?

— Граф, постойте, куда же вы? Вот-вот пригласят на второй акт! Граф, вы позабыли свою слуховую трубку!

Однако, чем больше графиня окуналась в великолепие светской жизни, тем сильнее в ней разочаровывалась. Ей нечего было искать в пышных гостиных — она не нуждалась в высоких покровителях, не жаждала значительных друзей, не интересовалась чужим богатством. Ее утомляли бесконечные пересуды: кто как одет, кто с кем танцевал и что бы это значило. Когда же Полетт пыталась говорить о том, что волновало ее саму, графиню вежливо выслушивали, а затем столь же вежливо отметали в сторону. Искренность в свете была не в чести.

— Вы слыхали, Мари, княжна Разинкова сошлась с гвардейцем из Преображенского полка?

— Нет, Катрин, не слыхала еще. И как далеко у них зашло?

— Княжну спешно выдали замуж за дальнего родственника и отправили за границу лечиться. Верно, вернется с ребенком. А вы как рассудите, графиня?

Разговор происходил в гостиной дома Милорадовых, обставленной богато и с большим вкусом. В нем участвовали хозяйка дома Катрин Милорадова, бывшая фрейлина императрицы, до сих пор в силу привычки прекрасно осведомленная о делах двора, затем Мари Бородина, супруга президента Академии художеств, археолога и историка Якоба Карловича Бородина, постоянно находившегося в разъездах, и волю случая — Полетт, заехавшая с визитом.