Осоковая низина

Эрнестина говорила, что уйдет из «Виксн», как только объединят скотину и у Алисы высвободится больше времени для кухни. В начале мая четырех коров угнали в хлев «Упитес», телят — в «Апситес», а вместо них привели пять лошадей и двух жеребят. Алиса стала конюхом, и на ее попечении теперь числились семь лошадей и три жеребенка, всего десять голов. Если прибавить собственную корову, овец, поросят, то она должна была ходить за шестнадцатью живыми существами — не считая собаки, кошки и Петериса. И вот наступило то утро, когда Эрнестина взвалила на телегу чемодан и уехала из «Виксн». С Петерисом она даже не простилась: его не было дома — сеял где-то на дальних полях.

— Мне, мамочка, все не верится, что ты уезжаешь.

Эрнестина промолчала.

В дороге тоже разговаривали мало. Все уже было переговорено, и Алиса никак не могла осознать, что мать покидает ее навсегда. Трудно было представить себе, что старый и больной человек может начать новую жизнь у чужих людей. Она боялась, что мать окажется одинокой, незащищенной, что там ей будет еще тяжелее, чем здесь, в «Викснах». Отъезд матери казался каким-то дурным сном, и чем дальше, тем больший страх за нее вкрадывался в душу.

Однако Гита ступала все вперед и вперед, все дальше увозя телегу по каменистой дороге; они добрались до Бруге, проехали через него, ибо дом, где жили будущие хозяева Эрнестины, находился в другим конце города. Там уже и настоящих улиц-то нет, одни заборы, тропы да наезженные по мураве колеи. Будущее место жительства Эрнестины — белый, красивый дом на лесной опушке. Неподалеку высокий, заросший соснами пригорок.

— Почти как наш домик под Ригой, — заметила Алиса.

На крыльцо выбежал молодой человек.

— Вы, должно быть, ко мне.

— К Рунгайнисам, — ответила Алиса.

— Это как раз к нам. Жена в школе с восьми, а у меня сегодня уроки начинаются в половине двенадцатого, я уже беспокоился…

Молодой человек подхватил чемоданы, и Эрнестина пошла за ним.

Гиту некуда было привязать, Алисе пришлось остаться у повозки.

— Мамочка, ты еще выйдешь?

— Езжай себе домой, детка.

Молодой человек подождал, пока Эрнестина простилась.

— Ну, так… Всего тебе хорошего!

Алиса смотрела, как за Эрнестиной закрывается тяжелая дубовая дверь с узким окошком шлифованного стекла.

А Гита, не дожидаясь понуканья, развернулась, чтобы отправиться домой.

Учителя Рунгайнисы жили на чердачном этаже или в мансарде. Там три небольшие комнатки и крохотная кухня, она же и коридор. Печка только в одной комнате, а в другой, при постоянной открытой двери в кухню, ютится муж, даже зимою. Жена с ребенком занимают теплую комнату. С появлением Эрнестины велосипед, ящики, бутылки и банки перенесли из нежилой комнаты в закуток под стрехой, притащили старую железную кровать и стул. Вбили в стенку несколько гвоздей, на них Эрнестина могла повесить свою одежду.

— У вас будут максимальные удобства, — сказал молодой учитель, искренно радуясь за Эрнестину.

Учитель был славным малым, разве чуть наивным, зато учительница, хотя и совсем еще молодая, казалась более проницательной и практичной. Эрнестина, повидавшая за свою жизнь немало всяких людей, сразу почувствовала, что за кроткой, порою даже застенчивой улыбкой кроется неуживчивый характер. Молодая мамаша свою Байбу называла мышкой и, по мнению Эрнестины, чересчур страстно ласкала и тискала. Ребенок был впечатлительным, плаксивым, немного забалованным.

— Только не подпускайте ее к плите, — предупредила молодая учительница, отправляясь утром на работу.

Эрнестина должна была не только смотреть за малышкой, но и готовить обед. Как только она набивала плиту дровами, Байба садилась на корточки возле топки и с неослабным интересом следила, как Эрнестина чиркает спичкой, зажигает щепу, как пламя охватывает поленья.

— Огон! Огон! — радостно восклицала малышка.

— Пойди к окну и посмотри, что в клетке скворчонок делает!

Однако огонь привлекал сильнее, и девочке не надоедало наблюдать его в щелку у дверцы плиты.

— Огон!

— Не суй пальчик! Больно будет.

Пока Эрнестина уберегала ребенка от огня, из котелка сбежало молоко.

— Ну видишь, что из-за твоего «огна» получилось.

Когда Байба в следующий раз сунула палец к заветной щелке, Эрнестина притворилась, что не видит этого. И вдруг раздался крик, за которым последовали бурные рыдания. Эрнестина подула на небольшой волдырь, смазала его маслом, обвязала тряпицей.

— Говорила же тебе, чтоб палец в огонь не совала, так не послушала.

Малышка все еще всхлипывала, Эрнестина жалела ребенка да и опасалась немного любящей матери, но другого выхода приглушить чрезмерный интерес Байбы к огню Эрнестина не знала.

Когда вернулась учительница, Байба поспешила показать перевязанный палец.

— Пальчик сгорел.

Мать оцепенела.

— Ведь на словах никак не объяснить, как это больно. Каждый должен испытать сам, — сказала Эрнестина, не обратив внимания на осуждающий и разочарованный взгляд учительницы, обращенный на нерадивую няню.

— Может быть, и так.

Весь вечер она с Эрнестиной не разговаривала. Но с того раза Байба горячую плиту уже не трогала. И вообще интересоваться огнем перестала.