Осознание – 2

– Понимаешь, Альберт, – говорила Катя, странно смотря в сторону окна и, кажется, боясь встречаться со мной глазами. – Ведь у меня ничего кроме этой науки и нет. И не будет, скорее всего. Это сознательный выбор. Потому что другой выбор… Он хуже поверь… Я помню свою маму вечно что-то жующую перед телевизором. Я помню своего отца, который просто растратил свою гениальность в бытовых и служебных проблемах. А ведь я видела его дипломы за работу над новыми материалами для орбитальной промышленности. Я видела даже его фотографии с такими легендами науки… Я тогда поняла, что быт и рутина это смерть для любого таланта. Для ученого особенно. Он не должен думать ни о чем кроме науки. Конечно, хочется чисто житейских радостей. Но они затягивают. Размягчают мозг. Это не образное выражение. Это буквальное. Отвлекаясь на быт, на развлечения мозг становится словно масло. Он уже не в состоянии без длительной подготовки штурмом решить задачу. Он не готов даже к методичной каждодневной рутинной работе. Его постоянно будут отвлекать мысли о другом… не связанном с делом его жизни. Я себе не представляю, как смогу даже одного ребенка родить и воспитать. Моя мама мне талдычит по телефону, что это главное для женщины – дети. Я, конечно, киваю ей, и чтобы не обижать молчу. Может, для нее это и было главным. Для меня главное другое. Это будет казаться тебе смешным, наверное. Но главное для меня в моей жизни это, даже не быть первой во всем, а просто хотя бы не отстать за теми, кто раскрывает тайны этого мира. Я хочу быть на острие науки. Я хочу приносить людям открытия. Да именно приносить людям. Меня, может, никто не будет узнавать в лицо, но зато я буду знать, что мои девять зеркал исправно поставляют энергию для орбитального промышленного комплекса. Я буду знать, что разность плотностей пространств практически первоначально мною лишь угаданная, теперь… уже скоро принесет свои первые плоды. Мы сможем, не вызывая обвалов энергии в ответ, снимать из "темноты" только действительно нам необходимое. И я буду знать, что в основании этого была я. Поляков получает энергию из темного пространства. Но как? С какими катастрофами это связано? И при упоминании переработки энергии темного пространства будут говорить не конверторы Полякова. А мои конверторы. Понимаешь?

Я, посмеиваясь, посмотрел на нее. Она перевела взгляд и, встретившись с моим, спросила:

– Что улыбаешься?

– Ты такая же тщеславная, как и тот математик. Я забыл, как его звали. Но ты должна помнить. Ты же по его формуле ему расчеты делала там… в башне волшебника.

Она немного нахмурилась, вспоминая, и почти сразу несколько неуверенно кивнула:

– Да. Наверное, ты прав. Я даже, может быть, тщеславнее его. Слово-то какое отвратительное. Всю жизнь думала, что делаю все для людей, а вот мой лучший друг в этой жизни, обозвал меня именно тщеславной.

Я сначала дернулся извиниться, но подумал, что не стоит. Сказал, так сказал.

– Думай обо мне что хочешь, хотя мне, конечно, немного обидно, что ты меня сравниваешь с тем… – сказала Катя.

Я хотел ей сказать, что мне тоже было когда-то несколько обидно за нелестные сравнения. Да и в тот момент я все думал, зачем она мне все это рассказывает. Чтобы показать мне как много в ее жизни значит наука и как мало наши обычные человеческие отношения? Но я тоже не стал говорить об этом.

Вечер прошел настолько бестолково, что когда я шел домой из кафе я думал только об одном. – быстрее забраться в постель и уснуть, забыться. В душе грела странная надежда, что, проснувшись поутру и пулей несясь в институт, я просто не буду уже думать ни о Кате, ни о том, что она мне наговорила.