Осознание ненависти

— Не перебивайте меня, пожалуйста! — Она повысила голос. — И прекратите курить эту гадость в моем присутствии! Я не выношу запаха дыма!

— Извините, — Шердаков затушил сигарету. — Я пригласил вас, чтобы поговорить о некоторых трагических моментах этой ночи.

— Я понимаю. Но почему я должна ждать целых два часа?!

— Я уже принес вам свои извинения.

— Вы считаете, этого достаточно?

Шердаков выразительно закатил глаза: «Чего же еще вы от меня хотите?»

Эмма Блиссова неодобрительно покачала головой, что могло означать: «И это капитан милиции! Чего же тогда ждать от его подчиненных?»

Шердаков нахмурился. Его руки легли на крышку стола.

— В доме произошло убийство!

— Мне это известно, — спокойно ответила Эмма Блиссова. Шердаков стал нервно перелистывать свой блокнот, затем схватил со стола сигарету, но закурить не осмелился.

— Вы были знакомы с полковником Можаевым? — спросил он.

— Мы были представлены друг другу, но практически не общались. Встречались лишь за обеденным столом, — ответила Эмма Блиссова.

— Какое он произвел на вас впечатление?

— Можаев был интересным мужчиной, но несколько импульсивным, увлекающимся. Я хочу сказать, что в его возрасте следовало бы быть более серьезным.

— Простите?

— Он обожал окружать себя ореолом таинственности.

— Как вы считаете, почему его убили?

— О Боже! Это вы у меня спрашиваете? — Эмма Блиссова испуганно округлила глаза. — Я никогда не поверю, что ваш вопрос вызван лишь простым любопытством. Очевидно, вам стало что-то известно, и теперь… теперь вы меня подозреваете?

Шердаков нервно сглотнул.

— Ваши выводы ошибочны. Я только хотел узнать, нет ли у вас каких-либо предположений на этот счет…

Последние слова капитан уже пробормотал. Под пристальным, пытливым взглядом собеседницы он стал медленно покрываться красными пятнами, проступившими даже на носу. В помещении вдруг стало очень душно Шердаков расслабил узел галстука и расстегнул воротник рубашки Эмма Блиссова предложила ему носовой платок. Капитан вежливо отказался и с задумчивым видом стал листать свой блокнот, словно рассчитывал обнаружить там что-то новое и чрезвычайно важное.

— Вот видите, — сказала Эмма Блиссова и покачала головой. — Я не ошиблась. Вы там, у себя, почему-то считаете что мы способны поверить во все что угодно.

Шердаков оторвал взгляд от блокнота, затем схватил со стола спички и нервно закурил сигарету.

— И последний вопрос, — неожиданно громко произнес он. — Вы ничего не слышали этой ночью?

— Нет. Вчера был такой трудный день. Я очень переволновалась и перед сном приняла снотворное. Меня разбудила горничная. Мне очень жаль.

— Мне тоже. Тем не менее благодарю вас за оказанную помощь. Если вас не затруднит пригласите ко мне доктора Энского.

Эмма Блиссова понимающе улыбнулась.

— Вы намерены допросить всех? Как это верно! Нужно найти противоречия в показаниях подозреваемых и, не давая им возможности опомниться, изобличить убийцу.

Она вышла Шердаков с грустью посмотрел ей вслед.

— У вас ничего не болит? — спросил Энский, входя в гостиную и устраиваясь в кресле напротив капитана. — Выглядите вы неважно. Но, думаю, это вполне объяснимо. Любой на вашем месте чувствовал бы себя не самым лучшим образом. На меня тоже это убийство произвело тягостное впечатление.

— Вы хорошо знали полковника? — Шердаков лишь мельком взглянул на своего нового собеседника, но впечатление о нем у него тут же сложилось. То, что Энский угнетен случившимся, можно было сказать с большой натяжкой. Но он врач. К людскому горю, вероятно, успел привыкнуть. Если это вообще возможно.

— Мы все неплохо знали Можаева. Он был весьма любопытной личностью. Вел себя словно заговорщик. Часто уединялся с кем-нибудь и секретничал, разговаривал недомолвками. Очевидно, у него это было в крови. Он любил окружать себя тайной. Напускал туману и наслаждался произведенным эффектом. Да, все это было бы забавно, если бы не закончилось столь трагично.

— Кто, по-вашему, мог его убить?

— Не знаю, а предполагать не берусь. Подозрение — въедливая вещь. Пусть уж оно ни на кого не падает.

— Может быть, полковник говорил о том, что его тревожит?

— Его пугала сама атмосфера в доме.

— Привидение? — осторожно спросил Шердаков. К его удивлению, Энский пожал плечами.

— И это тоже. Иначе чем можно объяснить, что горло ему перерезали именно на третьем этаже? Подняться туда в ночное время осмелится далеко не каждый.

— Н-да, — задумчиво протянул Шердаков и какое-то время молча курил.

Энский не сводил с него настороженных глаз. Забросив ногу на ногу, он нервно покачивался в кресле, затем вдруг стремительно встал.

— У вас есть еще ко мне вопросы, капитан?

Шердаков вскинул голову.

— Да, конечно. Почему вы встали? Садитесь, пожалуйста.

Энский нехотя подчинился.

На устах капитана появилась улыбка.

— Мне кажется, доктор, вы считаете убийство Можаева делом рук кого-то из жильцов. Или я ошибаюсь?

— Вы правы. Мы с Холмовым действительно сделали такое предположение. Правда, мы не исключаем возможности, что у убийцы может быть сообщник.

— Очень любопытно. Не могли бы вы изложить мне ход ваших мыслей?