— В последнее время я заметил, — продолжал Скачков, пропуская слова Кириллова мимо ушей, — что она как-то отдаляется от меня. Мы становимся точно чужими. Не то что нам нечего сказать друг другу, а бывает просто ничего не хочется говорить. Раньше мы не могли друг без друга. Наверное, потому, что с нами жила дочь. Общие заботы, хлопоты, и все такое. Теперь же будто нас разъединило что-то. И в то же время именно сейчас она дороже мне, чем когда бы то ни было. Она — мое прошлое. А его не повторишь.
— Преувеличиваешь, браток, преувеличиваешь!
— Возможно. Не знаю. Но мне кажется, что ей не интересно со мной. А может, надоела эта торговая реклама, вот и ищет, чем заполнить жизнь. Каждый день собрания, заседания. То профсоюзные, то производственные. А там она будет работать в школе. Новая обстановка, новое окружение. Так что и ей переезд пойдет на пользу.
— Это все настолько тонко, что я ничего не могу уловить своим практическим умом. Я только убежден, что ни здесь, ни там с нею ничего не случится. Никуда она не денется. Не думай, бабы, может быть, и не очень уважают преданных мужей, но дорожат ими. Так что, будь я на твоем месте, я бы спал спокойно. Но если говорить серьезно, то боюсь за тебя. Перспективы же никакой! Я знаю, как достается руководителям на низовой работе. Смотри, не ошибись.
— Я хорошо знаю производство, — возразил Скачков.
— Этого еще мало. Там надо уметь вертеться, а ты слишком честный и прямолинейный. А потом, от добра добра не ищут. Так что подумай.
— Поздно думать. Я уже получил направление.
— Смотри… — Кириллов бросил беглый взгляд на часы, светившиеся зелеными цифрами, тяжело встал. — Ну, я пошел. Своей сказал, что ненадолго, а сам засиделся… — Задержавшись в дверях, спросил: — Может, все же съездим на рыбалку?
— Какая там рыбалка! — Скачков запер за Кирилловым двери и снова вышел на балкон.
Было уже поздно. Дома растворились в темноте, исчезли. Весь город теперь состоял из одних огней — застывших в окнах и на столбах, мелькавших на автомобилях. Скачков с тревожным нетерпением смотрел на дорогу, которая серой лентой выгибалась с улицы и шла во двор. Вот заехала легковушка, высветив посреди двора детские качели, лестнички, песочницу, высадила пассажиров, повернула назад.
Он поднес руку ближе к освещенному окну, глянул на часы. Однако прощание с сотрудниками затянулось. И толкнул же ее черт в эту торговую рекламу. Скачков был против, хотел, чтобы, как и прежде, работала в школе. «Нет места!» Сегодня нет, завтра будет, подожди. Алла Петровна и не против была подождать, посидеть дома, тем более что дочка как раз пошла в первый класс и больше, чем когда-либо раньше, нуждалась в материнском внимании. Но тут подвернулся Кириллов со своим практицизмом. Мол, что школа, нечего убивать здоровье, наставляя на путь истинный перекормленных оболтусов. И вообще, мол, когда женщина учительница, то в доме нет хозяйки, у детей матери, у мужа — жены. Так что, дорогой Валерий Михайлович, мотай это на ус и делай соответствующие выводы. С филологическим образованием можно найти работу и получше. Взять хотя бы торговую рекламу. Почему не пойти туда редактором? Кстати, у него, Кириллова, там знакомый директор. Зарплата не меньше, чем в школе. Вечера свободные — не надо думать о планах, корпеть над тетрадками. Два выходных. Связи со всем городским торговым миром. Никаких проблем с дефицитами.
Соблазн и правда был велик. Не устояла. Пошла. Сначала Алле Петровне нравилось писать о женских пальто местного производства, о великой пользе для человека кальмаров и морской капусты. Да о чем только она тогда не писала! Часто брала свою писанину домой, сидела вечерами. Хотела, чтобы ее реклама звучала как музыка. Чтобы каждый, кто прочитает ее в газете или услышит по радио, тотчас же хватал деньги и опрометью бежал в магазин. Но человек ко всему привыкает и остывает. Привыкла, остыла и Алла Петровна. Как-то она сказала ему: «А, что реклама, люди теперь и сами разбираются, какой товар хорош, а какой не очень!» Но не в ее характере было просто «отбывать время». И вот она начала верховодить на собраниях, семинарах. Ее выбрали в профсоюзный комитет, стали выбирать в разные комиссии. Она выступала с речами, выпускала стенную газету, ходила с дружинниками по улицам, поздравляла юбиляров, навещала рожениц, больных. Он, Скачков, советовал: «Плюнь на все! Брось!» Опять их сбил с панталыку Кириллов: «От добра добра не ищут!»
На серой дорожке появилась человеческая фигура в белом. Сначала ее трудно было и разглядеть, из тьмы выступало только движущееся пятно, да отчетливо слышался перестук женских каблучков о пустынный, по-вечернему гулкий асфальт. У самого дома женщина скрылась под развесистыми деревцами. Скачков бросился открывать двери.