Остаюсь с тобой

Темень поглотила все вокруг. Даже небо было черное, как бездонная яма. Красные огоньки на буровой, как далекие звезды, светились беспомощно, — они всегда так светятся в сырую погоду. Над шоссе блекло отсвечивали тучи, отражая свет, который падал на них от автомобильных фар.

Кто-то прошел совсем близко.

— Отдыхаем, Андреевич? — послышался голос Рослика.

— Вышел на минутку перед сном…

Алесич встал, делая вид, что собирается в вагончик. Даже сделал шаг или два. Увидев, что мастер исчез в темноте, остановился. В вагончике, где жила Катя, смутно обозначилось завешенное тюлем оконце. Огляделся. Никого. Только слышно, как натужно гудят дизели. Пахло сырой привядшей травой. Алесич подошел к вагончику Кати. В двери не стал стучать, толкнул их рукой. Чуть скрипнув, они отворились. Туманный столб света упал на землю. Алесич снова запер двери, повернул ключ. Замок громко щелкнул, точно в нем лопнула пружина. Катя в белом халате стояла у стола и резала хлеб.

— Добрый вечер… — Запнулся. Хотел назвать Катю по отчеству, но не знал, как звали или зовут ее отца, а назвать только по имени постеснялся.

— Добрый вечер, Иван, — сказала она так просто и обыденно, с такой улыбкой на лице, что Алесич сразу почувствовал себя как дома. — Раздевайся, проходи. Вот посидим, поговорим, а то ведь и говорить можно разучиться. — И, подождав, когда он снимет пиджак и повесит на спинку стула, исчезла за ширмой, которая разделяла вагончик на две половины.

На столике возвышалась бутылка вина и пара бутылок минералки. Но ничего, можно и не пить. Разве только сама захочет. Для храбрости. Тогда не откажешься.

Ширма всколыхнулась, оттуда вышла Катя в коротком, выше колен, зеленом платье, в туфлях на высоких каблуках. Сейчас она казалась более стройной, выше ростом. Лицо побледнело, серые глаза потемнели — или они казались такими оттого, что в вагончике было мало света. Черные волосы, раскинувшись густым снопом на плечах, сдавалось, оттягивали своей тяжестью голову назад. Катя подобрала платье, накрыв им табуретку, села. Сразу же взяла вилку и начала раскладывать закуску по тарелкам. Ее руки медленно плавали над столиком. Она говорила тихо, чуть не шепотом, подчеркивая этим то волнующее, таинственное, что было в этой их встрече.

— Я заметила, что ты не поехал на выходной. Подумала, некуда ехать. Вижу, грустный всегда. Думаю, горе у человека… А тут воду горячую просишь. Я и сомневаться перестала. Знаешь, раньше мне все люди казались одинаковыми. А как случилась со мной беда, то я будто сняла темные очки. Вижу всех одиноких, несчастливых. Тебя жалко. Почему, я и сама не знаю. Но я хотела не об этом. Я не знаю, как и благодарить тебя, что помог избавиться от штангиста. Как подумаю, что ночью снова будет стучать в двери, хоть на кухне ночуй. А с той ночи его не было. Письмо только прислал. Мол, убедился, что не зря подозревал, жалею, что раньше не разглядел тебя… Пишет, что я предательница по природе. А мне кажется, он просто искал зацепку, чтобы бросить меня, а самому остаться чистеньким. И нашел, — она вдруг обиженно всхлипнула, вскочила, бросилась за ширму, но скоро снова вернулась, села и дальше рассказывала уже спокойно, сдержанно. — Поверишь ли, у меня за всю жизнь, кроме него, никого не было. А теперь, может, и не будет. Страшно подумать, что тебя еще кто-нибудь может так обидеть…

«Ясно, — подумал разочарованно Алесич, — ей скучно одной, вот и позвала меня… А я черт-те что подумал. Но… она же позвала не кого-нибудь, а меня… А может статься, я не первый здесь? Мало ли что она говорит…»

— Он и мастеру написал, — продолжала обиженно Катя. — Видела письмо между газетами. Почерк на конверте знакомый. Что написал, не знаю. Но нетрудно представить. Мастер смотрит на меня как на какую-нибудь злодейку. Эх, жизнь, жизнь…

— Бывает, — вздохнул Алесич, с тоской подумал: «Неужели только для того и позвала, чтобы посетовать на свою судьбу?»

Он сидел какой-то беспомощный и растерянный, каким редко бывал в жизни. Катя вопросительно глянула на него, потом улыбнулась, взяла бутылку, открыла, налила ему и себе.

— Давай, Иван, за знакомство.

Он хотел отказаться, но встретил доверчивый взгляд и не отважился это сделать. Чокаясь, улыбнулся. Она ответила ему чуть заметной улыбкой на пухлых губах.

— За знакомство, Иван!

— За вас. — Он отпил глоток, поставил стакан на стол.

— А ты? — спросила Катя, когда уже выпила.

— Я свою норму выпил раньше…

— Тогда хоть ешь, на меня не смотри… Знаешь, настоишься на кухне, так не до еды.

Он с умилением смотрел на нее, всякий раз отводя взгляд, когда она поднимала на него свои потеплевшие серые глаза.

— Тебе и правда некуда ехать? — Поставила локти на стол, подперла розовыми кулаками подбородок — приготовилась слушать долго.

— Почему же некуда? Есть куда. Мать здесь недалеко. Летом жил у нее. Сейчас там нечего делать. Здесь веселее.

— Очень весело, — неожиданно рассмеялась она. — Семья есть?

— Не знаю… Кажется, нет. Живут в Минске. Жена, сын… Точнее, нет семьи… Распалась. Кто виноват? Конечно, муж. У вашего брата всегда муж виноват.

— Ревность? — спросила Катя.