Останкино. Зона проклятых

Дядя Женя, грузный и вечно нетрезвый мужчина в летах, уже спешил на помощь, облаченный в одну калошу, просторные дырявые семейные трусы и старый линялый военный китель. Судя по знакам отличия, когда-то он был майором танковых войск, что сулило надежду на спасение урожая. Будь он летчиком, подводником или пехотинцем — не сдюжил бы. Здесь нужен был именно танкист.

— Ух ты, ексель-моксель! — выдохнул он, на бегу хватая лопату, после чего загнул такую витиеватую нелитературную конструкцию, что ни одна бумага не стерпит.

— На моркву! На моркву его гоните! Ее нынче до хера уродилось! — зычным басом отдал приказ танкист, врываясь во владения Васютиных.

— Кышь!!! Пошел, го-говорю! На моркву пошел!!! — заикаясь от страха, лепетал Кирюшка, размахивая палкой перед беснующимся Борисом. Ударить поросенка он не мог — боялся сделать животине больно.

Тем временем Димка, зайдя с тыла, что было сил пнул свинью ногой, отчего Борька, задорно взбрыкнув, покинул капустные угодья, переместившись на грядки с сочными побегами свеклы. Увидев подоспевшего дядю Женю, который с криком «на моркву!» и с лопатой в руках ловко перепрыгивал уцелевшие остатки капусты, оба брата приободрились.

Как только в дело вступил офицер танковых войск, вооруженный лопатой, Борька сразу понял всю серьезность положения, решив спешно отступать к забору через грядки с чесноком и луком. Тремя могучими скачками дядя Женя настиг беглеца, прижав его лопатой к ограде. Молниеносно схватив Борьку за загривок огромной пятерней, он поволок его, визжащего и брыкающегося, в свинарник. Вновь оказавшись в заточении, поросенок затих, прильнув глазом к щели в двери, будто хотел оценить масштаб ущерба.

— Да… Всыпет вам сегодня батя по первое число! — раскатисто произнес дядя Женя, весело скалясь и доставая из кармана кителя мятую пачку папирос. — Пошто ж вы, чертенята, сараюгу-то не заперли, а?

Димка прекрасно помнил, как он надежно закрыл свинарник, для верности подперев его поленом, а потому вопросительно посмотрел на Кирюшку.

— Это я… — тихонько признался тот, не глядя на танкиста.

— Эх вы, хозяева, — хохотнув, сказал дядя Женя, прикурил и направился домой, взвалив лопату на плечо и поправив трусы.

— Димка, а Димка… — пролепетал перепуганный Кирюшка. — Чего будет-то, а?

— «Чего-чего»… Дурак ты и не лечишься… вот чего. Щас мамка вернется — будет орать, потом в угол поставит… потом плакать будет и говорить, что мы ее в могилу сведем и что она на своем горбу все одна, а мы эти… дармоеды, вот.

— Так мы у нее прощения попросим. Да, Димка?

— Да че толку-то. Ну, попросим… и что? Все равно батька придет, ремня всыпит.

— Как… ремня? — испуганно переспросил Кирюшка и шумно сглотнул.

— Как? По жопе ремня, вот как… Больно, кстати. Ты зачем Борьку-то выпустил, интеллигент ты паршивый?

— Кто?

— Да ну тебя на фиг… — с досады сплюнув себе под ноги, махнул рукой Димка. И вдруг сказал, укоризненно посмотрев на брата: — Пойдем порисуем, что ли… пока мамка не пришла. А то мы с тобой фломастеров теперь долго не увидим… И машинки тоже.

Димкин прогноз оказался верным. Все было в точности так, как он и сказал. Тетя Света, увидев изуродованные грядки, орала, поставила их в угол, плакала, причитая про могилу, обзывалась дармоедами. А вот дядя Витя дома все никак не появлялся. И чем дольше его не было, тем сильнее сгущалось болезненно-тревожное ожидание обещанной порки.

До этого дня Кирюшку никогда не пороли. Он лишь с ужасом слушал рассказы других детей о том, как им «всыпали ремня». Наказание это всегда казалось ему чем-то очень страшным, и он изо всех сил верил, что с ним этого никогда не произойдет. И вот вере его пришел конец. Порки он боялся. Но больше, чем самой порки, боялся он ощущения беспомощности, ведь мальчишка не мог попросить защиты у родителей, которые были за сотни километров от него и не знали, что предстоит пережить их Кирюшке. Эти безысходность и беззащитность захлестывали его с каждой минутой все сильнее. Прокравшись в угол, обклеенный пошлыми обоями в цветочек, где он отбывал свое наказание, она душила его, сжимая горло цепкой хваткой. Чтобы избавиться, парнишка шепотом звал маму. К беззащитности присоединялось чувство жуткого одиночества. И вот они уже вместе душили Кирилла, не оставляя надежды на избавление и все глубже впечатывая его в угол, словно хотели размозжить его лицо об эти радостные розовые цветочки.

Пытка продолжалась неимоверно долго, пока тетя Света не сжалилась над мальчуганами, позвав их к столу, чтобы покормить ужином. В тот злополучный вечер она приготовила жареную картошку.

…Именно в этот момент и провалился тридцативосьмилетний Васютин, когда потерял сознание у холодильника, держа пакет с картошкой в руках.