Останкинские истории (сборник)

Замолчали. Гатчинский подземный ход замечателен для возбуждений в нем эха. Сейчас же Шеврикука ощущал, что звуки его с Илларионом разговора нигде, ни справа, ни слева, не искажались, нигде не бились о стены, не дробились, воссозданные камнями вновь, не тревожили и не возбуждали нижнее замковое пространство. Эхо было временно отменено. Или отключено. Не возникала и тяга воздуха к северу, к Гроту и водам озер, а потому и пламя факела стояло ровное, лишь иногда слегка вздрагивало и перекашивалось, и то будто бы от собственных на то причин. В глазах Иллариона Шеврикука увидел грусть. Тонкое, чуть смуглое, не испорченное шрамом на лбу и щеке (падение с лошади), лицо Иллариона сейчас было скорбное. «А выбрито оно идеально», — пришло в голову Шеврикуке.

— Брадобрей нынче при тебе? — спросил Шеврикука.

— При мне, — сказал Илларион. — Понадобился, выписан и прибыл.

Было известно: в случаях меланхолий Иллариона его развлекал Брадобрей.

— Да, — сказал Илларион. — Возникли поводы для меланхолий. Но они за пределами нашей с тобой встречи… — Он махнул рукой. — До меня, между прочим, дошли разговоры о ваших останкинских натурализациях. Домовые и привидения готовы перевестись в людей, иные же люди, напротив, — выйти из социума… И у всех свои выгоды и поводы… И иллюзии… Забавно…

— Но это же попрание вековых установлений!

— Вековых, но не вечных, — сказал Илларион. — И не попрание, а вызванный обстоятельствами жизни пересмотр. Кстати, и ты ведь выправил себе паспорт.

— Из-за Пузыря! По горячности! — разволновался Шеврикука.

— Ну ладно. Что там будет впереди, мы не знаем, — сказал Илларион.

«Ты-то знаешь!» — чуть было не вырвалось у Шеврикуки.

— А если бы и знали, — сказал Илларион, — есть в мире столько сил, что действия их, нас, возможно, и совершенно не имеющие в виду, могут сделать наше знание бессмысленным или обреченным на несовпадение с тем, что возьмет вдруг и произойдет завтра. Что вот ты, например, знаешь о Гликерии?

— Многое, — сказал Шеврикука.

— Мно-огое! — протянул Илларион, как бы передразнивая Шеврикуку. — А вот ты знаешь, что Гликерия, может быть, вовсе и не привидение?

— Служит она привидением. — Шеврикука стал мрачен.

— Мало ли кто кем служит! Гликерия прежде всего женщина! — Слова эти, показалось Шеврикуке, выразили волнение.

— Ну женщина и женщина, — проворчал Шеврикука.

— Ничего более ты о ней не хочешь услышать? И даже всякие мелочи тебя не интересуют, бинокль, добытый тобой и твоим оруженосцем, например? Что он и зачем?

— Почему оруженосцем? — удивился Шеврикука.

— Не оруженосцем. Так называемым полуфабрикатом, прикомандированным Отродьями Башни в Капсулу. Я оговорился.

— И о бинокле не спрошу. А твои суждения о Гликерии не могут быть объективными!

— Да ты что! Вот тебе раз! — чуть ли не с восторгом произнес Илларион.

— Да, не могут! — стоял на своем Шеврикука.

— Ну хорошо, хорошо, успокойся! — быстро заговорил Илларион. — И вернемся к застолью. К водке вот — малосольные огурцы. К пиву пойдут сушеные кальмары. Можно бы пригласить в закуски раки или на худой конец карибские креветки, но мы насорим, а он рассердится.

И Илларион повел глазами вверх, давая понять, где он, способный рассердиться, теперь обретается.

— Не горячусь я… И бинокль, и она, и они — пошли все… — бормотал Шеврикука.

— Но Бушмелев тебя интересует, — сказал Илларион. — Это-то я не придумал.

— Мне ничего от тебя не надо. Вот сидим, и хорошо.

— На застолье с тобой у меня осталось мало времени, — сказал Илларион, и в интонациях его явными были холод и скука.

— Я покину тебя, — встал Шеврикука. — И спасибо… тебе… И снова прошу принять извинения…

— Садись! — приказал Илларион.

62

Шеврикука, сам себе удивляясь, намерен был заартачиться, но подчинился Иллариону.

— Досадно и вздорно все получается, — сказал Илларион. — Я согласился с тобой встретиться. По-твоему, соизволил. Да, соизволил. Да, и от скуки. Да, отчасти и из любопытства. Но ты меня разочаровываешь, Шеврикука, — поморщился Илларион. — Я редко о чем-либо жалею. Но теперь…

Илларион начал грассировать, монокль мог бы сейчас же оснастить его правый глаз. «Неужели я уравнялся с Мелетяевым?» — растерялся Шеврикука. Уходить! Уходить! Но немедленный его уход вышел бы бегством. Да и отпустил бы его Илларион, не принялся бы зануду посетителя размазывать по пудостским камням, тем более что Иллариона одолела скука и его развлекал Брадобрей? Можно было пригласить сейчас в подземелье и Брадобрея.

— Ладно, — сказал Илларион. Достал из кармана плаща золотую табакерку. Табакерка была и музыкальной. Отщелкнутая крышка ее позволила клавесину Рамо галантными звуками подвигнуть хозяина к пользованию вест-индским табаком. Илларион изящно снабдил табаком обе ноздри, прочихался звучно, вытер глаза платком и притих, как будто бы умиротворенный.