Остановилось время

– Роуз доверила нам следить за малышом, чтобы этот псих не сожрал его, как остальных детей! – громко вырвалось из уст Амелии, и она резко прикрыла рот ладонями, увидев, что позади, в дверном проеме, стоит Зик.

– О чем ты, мама? – спросил мальчик, дрожащим голосом.

Амелии не нашлось, что сказать. Она молча смотрела на «сына», не позволяя губам разомкнуться.

– Пап? Что происходит?

– Иди в комнату, куда шел изначально, Зик.

– Но…

– Никаких «НО»?! Проваливай к себе немедленно! – вспылил «отец», отчего на глазах Зика проступили слезы. Тир никогда, до нынешнего дня, не смел повышать голос на мальчика. Мужчина ждал, когда «сынишка» уйдет, ему было невыносимо смотреть на плачущее лицо, навязанное подругой. И пусть он старался любить его, как своего собственного, эмоции не подделаешь. Истинная натура проявила себя, и Тир вскочил со стула.

Зик попятился назад, когда «отец», тяжело топая, направился к нему.

– Ты не понял, сопляк?

– Тир, что ты задумал?! – взвизгнула Амелия.

– Воспитание!

– Не смей его трогать!

– Я и не буду, если он послушается и уйдет! Ну, так что, сынок? Проявишь уважение к взрослому?

Зик посмотрел на Тира. Старый фильм в голове включился вновь, мелькнули воспоминания, но мужчина, стоящий напротив, не был с ними связан. Зик видел некоего бородача с бокалом виски, который так же возвышался над ним. Картинки оборвались жарким ударом по щеке, прямо, как когда-то давным-давно. Мальчик дотронулся до горячей кожи. В эту секунду, он не чувствовал страха, просящегося наружу где-то там, в прошлом, при похожих обстоятельствах. Тир вопил и лупил Зика по лицу. Он приказывал мальчику уйти наверх, но тот не слушался, стоял, как каменная статуя, прошедшая все возможные катаклизмы, и дожившая до времен музеев. Под оглушительным звуком шлепков, Зик прошептал под нос: «Ты не мой отец», и удары прекратились, но не потому, что Тир услышал заявление ребенка. Жертва держала руку агрессора, и крепко сжимала его запястье.

– Отпусти меня! – уверенно сказал Тир, но Зик смотрел в пол и повторял одни и те же слова о родстве. – Эй! Ты…ты слышишь?! – тон мужчины резко сменился, стал жалким, напуганным. Давление на кость усиливалось.

Амелия, заприметив что-то неладное в поведении сына, подбежала урезонить конфликт. Она обняла Зика, поцеловала в припухшую щеку, погладила сальные волосы. Но ребенок никак не реагировал. Он медленно повернул голову в ее сторону, посмотрел пустыми, лишенными жизни глазами и пробубнил: «Ты не моя мама». От сказанного, Амелия упала на колени от страха. Послышался хруст, и муж завизжал, как побитая собака, от нахлынувшей, острой боли.

– Черт тебя дери! Отпусти, гадкое отродье!

И Зик внял просьбе. Истошный крик заполнил пространство кухни. Тир свалился на ковер, держась за кусок мяса, некогда бывший кистью. Рука болталась на толстых ниточках мышц и вен, сочилась кровь, из-под кожи виднелся кусок переломленной кости. Зик так и остался стоять на месте. Его пальцы сохранили форму хватки, будто он до сих пор держит «отца». Амелия вскочила и подбежала к мужу, задев плечом мальчика. Толчок послужил неким пусковым разрядом. Зик очнулся, но не последовал примеру «матери», не пошел помогать Тиру, напротив, мальчик развернулся и направился к выходу из дома. Дверь захлопнулась, и с тех пор, Амелия и Тир больше никогда не видели своего навязанного сына.

Где-то высоко в небе, за пределами воспоминаний, Носкар-путешественник услышал голос.

– Так мне открылась тайна, отец. Однако, до конца все же было не понять, кто я. Как смог сломать руку Тиру? Почему память резко ушла в блокировку и не давала знать, что произошло в прошлом? Я пытался искать ответы, но зацепок – нуль. И тогда, малыш Зик просто начал жить, браться за любую работу, какую только мог найти, ночевал, где приходилось. Но знаешь, даже лежа на грязных коробках в компании бездомных, мне было куда спокойнее, чем в доме этих извращенцев. Надеюсь, они сдохли.

Пока Зик рассказывал, что с ним происходило, воспоминание продолжалось, но было оно скомканным, рваным, словно некто смотрит телевизор и перещелкивает каналы, в поисках чего-то интересного.

Вот мальчишка идет по сугробам, дрожит, еле волоча ногами, одетый в смокинг. Спустя минуту, он бредет по сухому асфальту, где-то в глуши, в сопровождении кучки мух, которых привлек запах грязных волос. Через час, юный Зик сидит возле автобусной остановки и просит милостыню. Потом умывается в закусочной. Засыпает в объятиях проституки. Участвует в какой-то драке у мусорного бака. Стоит над окровавленным телом.

Время несло Носкара сквозь жизненный период мальчика, ускорялось, замедлялось. Бездомный вставал на ноги, обретал себя. Вот он наскребает денег на учебу. Стоит с дипломом. Надевает полицейскую форму. Оказывается у заброшенного дома, перед которым висит старый, облупленный знак «Продается». Начиная с этого кадра, темп «записи» начинает идти в стандартном режиме.

– Мое любимое, – посмеялся голос в небе. – Смотри внимательно, отец.