Остановка в городе

Я снимаю туфли и снова поджимаю под себя ноги, уже сквозь сон слышу, как проводница идет по вагону, повторяя название очередной станции, затем засыпаю и просыпаюсь, вся дрожа. Для летнего месяца необычно холодно, пассажиры сидят съежившись, закутавшись в кофты, платки, прижавшись друг к другу, ландшафт за окном застилает серая мгла, неожиданно железная дорога делает поворот и картина меняется: в спокойное серое марево просачиваются розоватые тона, а затем за далеким лесом начинает тревожно полыхать…

Я догадываюсь, что проснулась от предрассветной прохлады, и протягиваю руку, хочу разбудить мужа, чтобы вместе увидеть, как рождается новый день, но рука останавливается, скользит по подлокотнику сидения, и меня охватывает жестокое, болезненное желание одной увидеть восход солнца, где-то в мозгу пульсирует мысль — это ему в наказание за мои часы одиночества, когда он где-то развлекался, и, не отрывая глаз от открывшегося передо мной пейзажа, я смотрю в окно.

Пересказ одного сна

Я уже давно стою на автобусной остановке, но почему-то все автобусы, не останавливаясь, проезжают мимо, может быть, остановку перенесли, думаю я, но вижу, что остальные спокойно ждут. Все это время меня мучил страх за собаку, она то ли убежала, то ли пропала, и я должна была ехать искать ее. Наконец к остановке подошел смешной двухэтажный автобус. На второй этаж все взбирались по лестнице, но я не решилась, побоялась, что снизу меня будут разглядывать мужчины. Двери же нижнего этажа были заперты и внутри никого. Автобус отошел, и я подумала, что, может быть, в моей внешности что-то не так и поэтому я не могу ехать автобусом. Я стала поправлять берет, но он все время сползал на правый глаз, словно моя голова была скользкой. Мне было неловко, люди могли подумать, что я нарочно натягиваю берет на глаза, чтобы быть похожей на одну киноактрису. Вдруг я вспомнила, что кто-то сказал мне, будто собака в школе, смешно, что я не нашла в этом ничего необычного; и вот я в школе, только наружная дверь вела почему-то прямо в зал, где в этот момент три лиловато-сиреневых лошади сидели на своих задах и, как дрессированные собачки, держали передние ноги высоко поднятыми, тренер же в синем тренировочном костюме с лампасами певучим голосом командовал: «Раз-два». Лошади ритмично качали головами, и их серые гривы развевались, словно на ветру. Тренер вынул из кармана сигарету и закурил, и тут я заметила, что у одной из лошадей во рту тоже сигарета, но только огромная, и конец ее полыхает красным. Теперь и тренер заметил курящую лошадь и резко произнес: «Тебе нельзя курить», — и добавил: «Сейчас же идем со мной». Я поняла, что за этим последует наказание, тренер отвел лошадь в какое-то помещение с белыми блестящими стенами, полом и потолком. Лошадь, словно человек, пружинящим шагом прошла на середину помещения, села и стала весело и с интересом озираться вокруг.

Ящик для хранения ручного багажа захлопнулся, мы снова избавились от своего чемодана. Тусклое и словно какое-то заспанное утреннее солнце заглядывает в окно вокзала, светлым пятном падает на ноги спящего на скамье мужчины. Как приятно было бы улечься на одну из желтых фанерных скамей, поспать часок или два, потому что на дворе прохладное утро и спешить нам некуда, но мой муж рассчитывает попасть в какую-нибудь гостиницу, и мы выходим из здания вокзала, идем по голубовато-серому асфальту, спрашиваем у дворника дорогу, мой муж то и дело поглядывает на пока еще низко стоящее солнце и говорит:

— Сегодня должна быть хорошая погода.

В гостинице сонный администратор поднимает нас на смех. «О чем, дорогие мои, вы думаете?» — восклицает он. «Ну а в других гостиницах?» … Администратор недвусмысленно разводит руками. Я удивляюсь, что все дома в окрестностях вокзала выкрашены в серый цвет, мой муж закуривает, и мы идем дальше, пока не замечаем маленький зеленый скверик с несколькими клумбами и тремя скамейками. Мы садимся спиной друг к другу и вытягиваем ноги на скамье. Я достаю из сумки сваренные вкрутую яйца и бутерброды с котлетами без масла. Мы принимаемся за еду. Мимо проходит женщина в голубом плаще и пренебрежительно смотрит на нас. Улица почти безлюдна, и я думаю, как приятно было бы сейчас спать в теплой комнате, под теплым одеялом, положив голову на мягкую подушку.

Я заворачиваю скорлупу в бумагу и, не найдя мусорного ящика, сую сверточек в сумку, затем спрашиваю мужа, имеет ли он вообще представление, где находится то красивое место, куда он обещал меня повести. Муж пожимает плечами. Похоже, обдумывает.

— Полагаю, что мы его найдем, — наконец отвечает он как-то неопределенно, и мы идем дальше.

— Прошло уже двенадцать лет с тех пор, как я пробыл здесь неделю на соревнованиях, и хотя в тот раз исходил город вдоль и поперек, мне кажется, будто я попал в Клайпеду впервые, — говорит муж, и я улавливаю в его голосе неуверенность, робкое желание оправдаться, если случится, что он вдруг заблудится или пойдет совсем не в ту сторону.